Житель Грозного Амин Джабраилов – первый этнический чеченец, который публично и под своим именем рассказал о пытках, которым чеченские силовики подвергают людей, заподозренных в гомосексуальности. До этого о преследовании геев в Чечне открыто рассказывал лишь уроженец Омской области Максим Лапунов, некоторое время проживший в Грозном. Но этнические чеченцы, даже те, которые подвергались преследованиям, боялись открыто делать такие заявления.
И Лапунов, и Джабраилов были арестованы и провели некоторое время в камерах в различных тюрьмах, где их избивали, пытали током и требовали назвать других представителей ЛГБТ-сообщества. После пережитого 27-летний Джабраилов эмигрировал в Канаду и решил начать новую жизнь.
До ареста Джабраилов работал парикмахером в салоне красоты в Грозном.
– У меня есть мама, отца нету. Это всё последствия войны. Он после войны уже ушёл, когда мне 13 лет было. У нас большая семья, нас семеро, я самый младший из братьев. Мама после войны занималась стройками, ремонтами и домохозяйством. Я вместе с мамой восстанавливал послевоенную Чечню. Работали на стройке – строили и дома, и пятиэтажные здания, много чего.
Потом я закончил профессиональное училище №26 – на парикмахера. Закончил с красным дипломом, меня обожали преподаватели. Я был успешным парикмахером в Грозном, все меня знали. Ко мне даже студенты приходили на экскурсии в мой салон.
Я был тем, кто присматривал за своей семьёй последние 6–7 лет. Я получил хорошую работу. И мы держались. Братья тоже работали, но сейчас они оба потеряли работу.
– Как вообще жилось геям в Чечне до того, как на них начали охотиться? (Правозащитники считают, что массовые облавы на геев в Чечне начались в конце 2016 года и не прекращаются и по сей день - НВ.)
– Раньше можно было жить. Мы, гей-молодёжь, встречались на квартирах, тусили, могли встречаться в парках.
– А как можно было знакомиться, как друзей искать?
– Я никогда не сидел в "Хорнете" (приложение для гей-знакомств), у меня чаще получались реальные знакомства или в других соцсетях.
– Родители о тебе знали?
– Нет, конечно. Может, когда-то они подозревали, но вот так прямо – нет.
– Как ты вообще рос с осознанием того, что ты гей?
– Это связано больше с чувством вины. Ты растёшь, и ты слышишь, что гей – это плохо, что бог не любит геев. Будучи ребёнком, я, может, не так держал это в себе, не понимал, что надо держать. Но потом научился. Потому что есть боязнь того, что это как-то отразится на чести твоей семьи.
– Как родные отнеслись к твоему выбору профессии?
– Я вырос в центре Грозного, у нас в соседях жили русские, казахи, много кто. И эта интернациональность немного разбавляла, не было чисто чеченского уклада. Как-то было свободно. Я был одним из первых чеченских парней, которые пошли в парикмахеры. На курсе были одни девушки и только 4 парня. В Чечне пытаются удержать новое поколение в старых традициях, но мы всё равно вот шли и делали, что нам хотелось.
– То есть проблема не в чеченском обществе, а в Рамзане Кадырове?
– Конечно. Людям после войны даже не дали расслабиться.
– Ты не боялся, что могут забрать? Ходили же разговоры об этом даже до шума в прессе.
– Я дважды уезжал в Москву, но приезжал обратно. Я был мужчиной, который присматривал за своей семьёй, я был помощником мамы, у меня у одного была хорошая работа. Я возвращался каждый раз, потому что был нужен семье. Ну так надо по-чеченски...
– Как именно тебя забрали?
– Был март 2017 года. Хороший солнечный день, я работал. Я захожу в свой кабинет, и к нам в салон заходит военный. У меня от страха мурашки по спине пробежали. Я своей клиентке сказал сидеть на месте, не двигаться, открыл дверь и пошёл им навстречу. Они спросили моё имя, я ответил. Они взяли мой паспорт, телефон, записали пароль на бумажку и приклеили на телефон, наручники надели, вывели на улицу. Их трое было, одеты были в камуфляж – болотно-зелёная военная форма. Женщина, которая со мной работала, встала, чтобы сказать что-то, но они напугали её и усадили на место.
Они меня вывели на улицу. Рядом с нами был Нефтяной институт и колледж, где я учился. И меня прямо при всех суют в багажник "Нивы".
– Что было дальше?
– Они отвезли меня в Цоци-Юрт. Там было что-то вроде складов возле реки, сейчас, по-моему, этого места больше не существует. Багажник открылся, и они начали меня бить и бить, бить и бить и называть всякими унизительными словами. Завели меня в комнату, там их ещё больше было. Они сказали: "О, ещё один голубок". Они меня ждали. Они готовые были, налетели на меня, начали бить, бить. Достали пластиковые водопроводные трубы, начали меня этими трубами бить.
Они требовали имена других геев, но я не мог им дать имена. Им дал мое имя парень, с которым мы за пару дней до этого встречались.
Потом они достали чёрную коробку, на ней было написано "детектор лжи". Это они так шутили: это был аппарат, который выпускает ток. Присоединили мне провода на мизинцы, стали пускать ток. Я горел, мне было так жарко, я молил их: "Ради бога, остановитесь". А они говорили: "Ты не заслуживаешь произносить имя бога, пока мы тебя пытаем. Будешь произносить имя бога я тебя буду крутить током".
Они очень долго меня били, смеялись, издевались, орали, спрашивали всякие непристойные вещи. Я был геем, но я даже этих вещей не делал и не знал. А они всё знали и меня спрашивали об этих вещах. У них вообще понятие о геях было, что ты постоянно занимаешься сексом, и причём непристойно. А я был обычным парнем и вообще это всё не понимал.
– Как это: непристойно занимаешься сексом?
– Я имею в виду их восприятие геев: что ты живёшь только сексом. Они спрашивали меня про секс, как я им занимаюсь, хорошо это или нет. Я не знаю, зачем они пытали и эти детали спрашивали.
Потом один зарядил пистолет, засунул мне его в рот. Потом вытащил, сказал: "Поставьте его к стене, сейчас я его пристрелю". Они сняли с меня обувь и поставили к стене, надели мешок на голову, он сразу прилип к лицу от того, что я вспотел. Я стою возле стены, и они продолжают меня бить пластиковыми трубами, он ставит этот пистолет, я чувствую, мне прямо на лоб и говорит: "Это твои последние секунды". В этот момент моя душа ушла в пятки и спряталась там.
Потом у меня начали кровоточить кисти от наручников, и я испачкал стену за спиной. Они остановились, когда увидели эту стену, красную от крови.
– А в телефоне твоём они нашли что-то? Компрометирующую переписку?
– В телефоне ничего не было. Ничего они не нашли. Они просто привели меня туда со слов кого-то, кто видел меня на квартире. Но я сразу им сам сказал, что я гей.
Вообще, они сначала пытались мне приписать наркотики. Они работают в основном с ребятами, которые употребляют наркотики, и они по своей схеме то же самое начали делать с геями. Они со всеми это делают. Это единственная чеченская мера воспитания – бить вот так людей.
– Что было дальше?
– Потом они закинули меня в комнату с железной дверью без окон. Там уже были ребята. Они сказали: "Занимай тот угол, это для таких, как ты". Нам выделили маленькую часть. Остальные были натуралы, которые за наркотики туда попали, в основном за "Лирику" (разрешённый в России, но де-факто запрещённый в Чечне противоэпилептический и обезболивающий препарат).
– Как гетеросексуалы к вам относились?
– Некоторые относились очень даже толерантно, делились едой, могли сказать хоть что-то. Поначалу всем было дико. Даже те менты, которые нас били, даже они не поняли: за что они нас бьют? За секс, который мы имеем где-то там у себя редко и тайно?
– Сколько там человек содержалось и сколько из них было геев?
– Каждый день и каждую ночь там число людей менялось. Если кого-то поймали, он сдаёт ещё кого-то, и он может выйти оттуда. Друг мог сдать друга, с которым он кайфовал вчера, и мог выйти, пока того будут обрабатывать. У геев просили имена, чем у тебя их больше, тем больше над тобой работали. Если не даёшь, точно так же тебя пытали. В одну ночь нас было 30 с чем-то. В другую ночь могло быть 20 с чем-то.
– А комната была большая?
– 2х4 метра где-то. Мы спали, как селёдки, на полу, скрестив ноги. Это было единственное тепло, которое мы получали, – друг от друга. Эти запахи... Мы не купались, мы не чистили зубы. Я просыпался от того, что был мокрый от пота. Кислород в комнату не поступал, пока они дверь не откроют, а они открывали её под утро, когда самый холодный промежуток времени. И вот этот холод пробегал, и ты мокрый лежишь на полу.
С нами как с рабами обращались. Мы машины мыли на улице, именно мы, геи. Я босиком ходил по реке, вылавливал оттуда мусор.
За кого они меня принимали? Я был парнем, который буквально несколько дней назад стоял в салоне, работал, делал счастливыми, красивыми женщин. С моего кресла, наверное, девушки за них замуж выходили. Я не мог понять, зачем они это всё делают, почему чеченец пытает меня, хорошего парня, студента? Я пережил войну, я видел этот военный голод, этот страх, я в процветающую республику вносил свой вклад. Почему чеченец бьёт чеченца и пытает током?
– Чем вас кормили?
– Ничем нас не кормили. Единственное доступное было – шланг с водой на улице.
Первые три дня мне не хотелось есть. После того момента с пистолетом во мне что-то умерло, у меня всё внутри остановилось, остановился желудок, я даже воду пить не мог. Мы боялись пить воду, когда шли спать, потому что туалета не было и потому что знали, что от от пыток током можно описаться. Поэтому мы не ели и не пили. Ты не думал о еде, ты не думал ни о чём. Ты думал только, чтобы никто не позвал тебя по имени. Они могли тебя забрать в три часа ночи, утром, могли днём, когда угодно могли забрать.
– Пытали каждый день?
– Да, каждый день.
– А с туалетом что?
– Туалет был на улице. Он был доступен, только когда кто-то придёт проводить, и он бывал доступен 5 раз в день, когда нужно было помолиться. Так что мы старались не есть, не пить, чтобы не ходить лишний раз в туалет. Чтобы не привлечь внимание, пока ты идёшь через этот двор, где ты мог получить и пинок под зад, и оскорбление.
– Так ты, получается, две недели без еды провёл?
– Мама через неделю мне принесла еду. Я поначалу хотел скрыть от неё, что я там, но она каким-то образом узнала и добилась, чтобы мне передали еду. В Цоци-Юрте все знали, где пытали людей. Это было не сложно найти. Еду мы делили между собой, потому что кому-то могли вообще не принести еды из-за того, что он гей: родственники стеснялись.
И в последние дни женщины, которые там в столовой работали, сварили макароны и нам принесли: это был единственный раз, когда в этом дворе нам дали еду. Мне и ещё двум парням, которые постоянно там работали: нас как рабочих там использовали – построить это, убрать то.
– Что произошло, когда тебя отпустили?
– В последний день нас было человек 17. Они собрали контакты родных и сказали, что отпустят геев. Позвали моих братьев – звали мужчин, которые представляют род. Увезли нас в соседнее село, собрали в зал, поставили у стены, сказали: "Вот, они все геи, это наш позор".
Мы стояли, опустив глаза, наши семьи – опустив глаза. Им было стыдно, нам было стыдно, мне казалось, что я под землю провалюсь.
Они просили родных "смыть позор". Я не знаю, как можно смыть позор, кроме как убить человека. Но они просили смыть позор. Да нет, я не позор, я хороший парень!
– Как братья отреагировали?
– Мои братья немного были смущены тем, что произошло, что они узнали, что я гей. Между нами повисло молчание. Не знаю, как это сказать, это было во мне, внутри. Я чувствовал, что я им сделал что-то плохое. Сейчас я уже думаю по-другому. Они привезли меня домой, искупали, уложили в постель, я им показал синяки, моё тело всё было синее. Они били по одному месту – по попе, и это всё было синее. Плечо было синее, пальцы были синие, шрамы от наручников.
Я приехал с паранойей, я пять дней не мог спать: спал днём, пока моя мама не спала и присматривала за мной. Потом я сбежал в Москву, а потом оттуда в Питер.
– Мама легко отпустила тебя?
– Они все пытались меня остановить, говорили, что всё будет хорошо, но я знал, что не будет, особенно для меня. Моя семья, я знаю, что они меня любят и принимают и будут любить.
– Почему ты в Москве не остался?
– Мне казалась, что там много чеченцев, которые меня знают, а я хотел спрятаться подальше. И я подумал, что это будет Питер, в котором я никогда не был. Я уехал к другу в конце марта, а 1 апреля вышла статья "Новой газеты". Мне было страшно, но я всё равно обратился в Российскую ЛГБТ-сеть. Они мне помогли с шелтером, с едой, помогли в Канаду переехать.
– И как в Канаде?
– Канада – красивое место. Я здесь живу самую лучшую жизнь, которой я мог бы жить. Я молодой парень, полный амбиций, свободы выбора. Я учу английский. Я много чего сделал за два года, которые я здесь провёл. Я дважды побывал в Вашингтоне, в Белом доме, в Нью-Йорке, я успел поездить по другим городам, на разных благотворительных вечерах выступал со своей историей. И я уже два года помогаю спасать таких ребят, как я.
– Не боишься, что интервью будет иметь негативные последствия для твоих родных?
– Я думаю, что будет иметь, я знаю, что уже есть последствия. Но я знаю, что если ничего сейчас не делать и молчать, то подрастающее поколение так и останется во всём этом. Всё ради нашего будущего и их будущего. Хотя они, может, не полностью понимают, что происходит вокруг.
