В среду, 21 августа стало известно, что восемь украинских заключенных, предположительно, готовят на обмен в России. Их привезли в московское СИЗО "Лефортово", и активисты даже смогли передать им передачи.
Накануне в Украину из заключения в российской тюрьме вернулся политзаключенный Роман Терновский. В августе 2018-го российский суд приговорил Терновского к двум годам и трем месяцам колонии за "участие в экстремистской деятельности". Украинца обвиняли в причастности к украинской националистической организации "Правый сектор" и неоднократном участии в пикетах, митингах и других общественно-массовых мероприятиях на территории Украины. Тем самым Роман якобы действовал против интересов Российской Федерации.
В октябре 2017 года, когда Терновского задержали в России, пресс-секретарь "Правого сектора" Артем Скоропадский сообщил изданию "Украинская правда", что мужчина не был членом организации, хотя и поддерживал ее деятельность. На момент задержания организация не была на связи с Терновским в течение года.
Роман Терновский рассказал Настоящему Времени, за что получил срок и как к нему относились в российской тюрьме.
— Я хотел с вами поговорить о том, что произошло с вами за это время. Но прежде хочется спросить о тех людях, которые сейчас дожидаются свободы. Насколько я понимаю, вы видели некоторых из них в последние дни и можете рассказать, может быть, какие там ожидания, какие перспективы?
— Да, новости я отслеживаю, естественно. Сейчас на данный момент несколько человек привезли в "Лефортово". Это [Владимир] Балух, Павел Гриб, в принципе у них тяжелое состояние здоровья, оставляет желать лучшего. И я знаю, что какие-то вопросы решаются по поводу передачи их Украине, но это, опять-таки, только часть списка Сенцова, а не весь список. Также Сенцова нет на данный момент [в "Лефортово"], я не знаю, ведутся ли переговоры именно о нем, о передаче Украине Сенцова, или нет.
Что же я хотел добавить ко всему сказанному? Что можно ожидать, на мой взгляд? Да, Кремль к чему-то готовится, однозначно.
— Когда вы выходили на свободу из российской тюрьмы, вы выходили откуда, физически где вы были в тот момент?
— Физически я находился в ИК-3, в городе Димитровград, Ульяновская область.
— В то время, когда вы выходили, судьба украинцев в российских тюрьмах среди людей, которые, например, сидят в тюрьме или надзирают за ними, как-то обсуждается? Или это локальная история каждого конкретного человека? Я имею в виду для российских тюрем.
— Это отдельная история.
— То есть никто это там не обсуждает?
— Нет-нет.
— С точки зрения людей, живущих в России, ваша статья могла быть использована против вас в местах лишения свободы? Как к вам относились?
— Вы знаете, все зависит от личности. Если ты знаешь, что ты прав, то однозначно ты выстоишь, ты выдержишь, ты сможешь. Это в любом случае.
— Там попадались нормальные люди? Столкнулись ли вы с насилием?
— Конечно. Однозначно нормальные люди, адекватные люди. И меня поразило именно количество их, их действительно много. Они интересуются, пытаются понять, и это уже я считаю хорошим знаком.
— Первая реакция на то, что вы из "Правого сектора", для людей, которые находятся с вами в камере, какая?
— Удивление.
— А потом?
— Потом проявление такого неспешного интереса, перерастающего в определенных моментах прямо в поглощение информации.
— То есть вам приходилось много говорить об Украине, о себе?
— Да, совершенно верно.
— А следователи и оперативники?
— Конечно, опять-таки, надо думать, надо понимать, о чем ты говоришь и что ты говоришь. Это самое важное. Но замалчивать некоторую информацию, я считаю, неуместно.
Да, я относился к этой организации, да, я был активистом данной организации, это правда. Если взять мое задержание, за что же я был задержан? За участие в определенных акциях, направленных против агрессии Российской Федерации в отношении Украины. На территории Украины, еще раз повторюсь, на территории Украины проводились акции, не на территории России.
— Получается, вас судили за действия, которые вы осуществляли, будучи гражданином другой страны, в другой стране?
— Совершенно верно. Именно.
— Это очень важный момент. Конечно, Россия тогда использовала этот принцип экстерриториальности преступлений так, как хотела, и тому много примеров. Вы – один из них. Вы много сталкивались с насилием? Давайте называть насилием даже избиения, потому что это все равно насилие, не говоря уж о психологическом насилии.
— Нет, однозначно нет. Даже среди сотрудников администрации были адекватные люди. Не все, конечно, но были адекватные люди. Иногда поначалу были угрозы, но их удалось нивелировать, в итоге в определенных моментах даже обратить против них. Поэтому шансов у них не было. [Учитывая] состояние моего здоровья, применять силовые методы воздействия на психику они бы побоялись.
Второе, что я считаю самым важным: производились беседы постоянно, но иногда было окружение, даже в том лагере, очень интересное. Мне пытались доказать, что все-таки мы все русские и так далее, мы практически одна страна. Но понимание идентичности нашей и той же Российской Федерации приводит к мысли, что нет. На данный момент Украина определенно выбрала другой путь развития. У нас нет все-таки диктатуры, сплошного тоталитаризма, который наблюдаем мы сейчас в Российской Федерации. Ситуация складывается таким образом, мы видим, народ открывает глаза.
— Вы, кстати, замечали это по людям, которые находятся в местах лишения свободы?
— Да.
— Как это происходит? Что говорят?
— Очень аккуратно, очень осторожно, потому что это места лишения свободы, и они могут также, допустим, получить добавку к своему сроку.
— Вы вышли по истечению срока по российскому приговору. Психологически вам бы больше хотелось быть обменянным, чем выйти, или выйти, чем быть обменянным? Вам важно, что вас не обменяли, а что вы вышли, [потому что] истек приговор?
— Я отчетливо понимаю, допустим, разницу в сроках. У меня было 2 года 3 месяца, у остальных – 10 и более. У Павла Гриба – 6 лет, это куда больше, чем мои 2 года и 3 месяца. И, допустим, если бы решался вопрос об обмене меня на россиянина, я все-таки однозначно уступил бы свое место Павлу Грибу или тем людям, у которых сроки гораздо больше.
— Что вы сейчас будете делать, у вас есть понимание?
— Да, есть. Я хочу увидеть маму. Это однозначно. Дальнейшее: прийти в себя, поправить здоровье. Пребывание в местах лишения свободы в Российской Федерации сказалось на моем здоровье, у меня бывали гипертонические кризы. Я даже хотел бы отметить все-таки действия администрации ИК-3: молодцы. Насчет этого – да, они молодцы.
— То есть специально не доводили, помогали?
— Да. Они быстро срабатывали в этом случае, вызывали скорую помощь. Скорая помощь практически беспрепятственно попадала на территорию ИК-3, нивелировала гипертонический криз.
— Будете ли вы заниматься политикой, знаете ли вы об этом или пока не думаете?
— Вы знаете, на данный момент я не хочу никаких заявлений делать.
— Давайте честно: вам нужна сейчас помощь волонтеров, вообще гражданского общества встать на ноги, прийти в себя?
— Честно: да.
