В начале июля 2018 года совет директоров акционерного общества «Интауголь» после согласования с правительством Коми принял решение о закрытии предприятия и сокращении 1200 человек, то есть — почти каждого двадцатого жителя города. Журналисты издания «7х7» Игорь Соколов и Кирилл Шучалин отправились в Инту, чтобы поговорить с людьми о том, как они восприняли сообщение о ликвидации градообразующего предприятия. Настоящее Время приводит сокращенную версию этого репортажа.
Многие из собеседников — чиновники, сотрудники муниципальных учреждений, предприниматели, рабочие — просили не называть их имен. Они боятся, что из-за огласки потеряют работу, должность или бизнес.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НА ИНТУ
В саму Инту поезд не приезжает — вокзал расположен в поселке Верхняя Инта в 12 километрах от города. Когда решили строить железную дорогу, никто не знал, где в этой местности выходят угольные пласты, а прокладывать трассу поверх будущего месторождения было небезопасно. Поэтому и решили отодвинуть дорогу подальше. Позже выяснилось, что пласты выходят в районе поселка Южный, который расположен значительно ближе к городу. Таким образом, вокзал мог находиться ближе, и таксисты бы не брали за поездку в одну сторону 350 рублей — почти в десять раз больше, чем стоит билет на рейсовом автобусе №101.
Дорога из Верхней Инты до города занимает не больше получаса. Мы с фотографом Кириллом едем среди сплошного ивняка, за которым ничего невозможно разглядеть, только иногда мелькают какие-то далекие трубы и строения промышленного назначения.
Возле «Интинской» в начале 2010-х установили двух гномов, которые должны были символизировать труд подземных рабочих. Через год еще одна метровая скульптура появилась возле администрации города. Позже фэнтезийные персонажи расположились рядом с пешеходной улицей.
Шахта — важный символ Инты. Изображение башни (копра) со звездой на шпиле встречается повсеместно: в облицовке зданий, в небольших архитектурных формах, в полиграфии.
Даже на официальном символе города изображена шахта, что является нарушением геральдических норм. Поэтому у города нет утвержденного герба — только эмблема. Раньше, рассказывает местный краевед, звезды на шахтах загорались, когда горняки досрочно выполняли годовой план по добыче. Как только государственный план выполняли все шахты, загоралась звезда на водонапорной башне — главном архитектурном символе города.
Расцвет Инты приходится на 1970-е — тогда здесь было примерно 70 тысяч жителей. В течение полутора десятков лет до этого город интенсивно застраивался: появлялись новые жилые кварталы, широкие улицы, школы, спортивные сооружения и производства. После перестройки начался массовый отток населения из-за закрытия предприятий, и людей на сегодня осталось примерно 26 тысяч.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УЮТНЫЙ ГОРОД
— Людям работать негде, б*. Вот честное слово. У меня ребята все спились. Я сам шахтер бывший. На «Западной», на «Интинской», на «Восточной» — на всех шахтах проработал. Я шахтер четвертого разряда, электрослесарь подземный. Я в 45 лет на пенсию вышел, — отрывисто говорит Михаил. Он сидит на крыльце возле прачечной, которая расположена в подвале жилого дома.
Мужчина выглядит неопрятно и, видимо, планово мучается похмельем. Рядом с ним в фартуке стоит владелица прачечной Ольга.
— Я холостой. Менты меня вчера о* [избили]. Они покрасили свой дом в розовую пантеру. Видели ментов? Розовое здание у них. У меня ребята — афганцы. Федора Федоровича знаете? Директора дворца спорта? Это мой тренер по спорту, — Михаил продолжает сыпать именами, и оказывается, что он состоит в родственных связях и приятельских отношениях с бывшим мэром Инты Владимиром Вейгандтом, с «главным по связям в городе», с главврачом, с криминальными авторитетами, с богатыми соседями.
— Я очень переживаю, —говорит Ольга по поводу закрытия «Интинской».
— Где люди будут работать? — спрашивает у нее Михаил, который снова стал произносить что-то осмысленное.
— Да, люди без работы, — вздыхает Ольга. — Спиваются.
— Семьи разводятся, — продолжает Михаил.
— Разводятся, а ведь алименты платить надо. И нечем платить, — поддакивает Ольга. — Переживаю. А город мне очень нравится — чистенький.
— Уютный, — подсказывает Михаил.
— Здесь очень хорошо, а так бы давно уехала. Тихий, спокойный городочек. Самый чистый в Коми. Тут люди очень хорошие, добродушные. Я с клиентами работаю уже 20 лет — люди очень нравятся. Даже жалко уезжать. Добрый день, лапочка, — вдруг восклицает Ольга, увидев приехавшую на такси клиентку.
Уехать Ольга не сможет. В очереди на переселение она «шесть тысяч какая-то», а 200 тысяч рублей от продажи своей интинской квартиры не хватит ей ни на переезд, ни на покупку нового жилья (недвижимость в Инте была одной из самых дешевых в регионе, а после сообщения о закрытии последней шахты цены еще снизились).
— Я девчонкой сюда приехала. Мне было 22 года, после института, как молодой специалист. Просто эта тундра засосала здесь. И уезжать некуда. А раньше такой город был! Сейчас люди все боятся говорить. Боятся лишиться работы. Как и я боюсь. Боюсь остаться на улице. А оно так и будет! На каждом углу пивнушки. Аптеки и пивнушки — самое то, что нам надо: выпил — плохо, голова болит, пошел в аптеку. И ждем еще скидки, чтобы от головы и давления купить. Никаких перспектив.
Курс на оптимизацию
Ежегодно Инту покидают 700–800 человек. Неофициальные цифры оттока населения другие — больше. По словам интинца Николая, без создания новых рабочих мест перспектив у города нет.
— У нас школьники заканчивают школу и едут поступать в вузы. Получают специальность, в крупном городе живут, устраиваются там, женятся, выходят замуж, а сюда чтобы вернуться и работать, им нужны рабочие места, но их нет. И получается убыль. Кадровый голод существует.
Сокращение населения сказывается на всей социальной инфраструктуре.
— Люди уезжают. Один детский сад закрыли, детей перевели в другие. А потом подсчитали, что даже после перераспределения осталось 440 свободных мест. По той же причине закрыли школу №3. Она рассчитана на 400 человек, а училось в ней всего 67 детей, — рассказывает нам сотрудник администрации Инты.
По его словам, мэрия целенаправленно занимается сокращением расходов и оптимизацией муниципального фонда. Иначе город просто не сможет содержать пустующие объекты и полные штаты сотрудников. Но действия руководителя администрации Инты Ларисы Титовец одобряют не все, хотя логика в действиях мэрии есть.
«Ликвидатор» — так называет мэра работник одного из бюджетных учреждений.
— Поставили мэра, чтобы она все позакрывала? Она у нас очень административный человек. Все позакрывала. Это нерентабельно, то нерентабельно — все нерентабельно. А что тогда рентабельно? Нам, налогоплательщикам, содержать административный аппарат тоже нерентабельно. Но никто низы не слушает, — говорит работница «Интаугля» Любовь.
Закрываются не только садики и школа. Законсервирована районная коммунальная котельная. Люди боятся, что закроется птицефабрика. Интинцы пересказывают друг другу слухи, что закроется и хлебозавод.
Чистые труды
В 2016 году руководитель администрации Павел Смирнов объявил, что Инта будет претендовать на звание самого чистого города России. Он был инициатором дней чистоты, постоянных субботников и акций по благоустройству. Он же поручил уложить во дворах многоквартирных домов железобетонные плиты.
— Остановки сделал. Заслуга! Ограждение — тоже его детище, — показывает на ограду вдоль одной из дорог Дмитрий, который при Смирнове работал в сфере ЖКХ. — Что-то он сделал, не спорю. Но сколько при нем было коррупции... Например, все плиты, которые лежат во дворах. Плита стоила на заводе железобетонных изделий, если покупала организация, 30 тысяч рублей. На самом деле цена плиты была восемь тысяч. Вот с этих 30 тысяч пять [тысяч] рублей шло в карман.
Плиты укладывают во дворах и сейчас. В этом масштабном городском проекте эстетику победила практичность — территория действительно выглядит нереально чистой и просторной. В современной части города дворы практически не отличаются друг от друга: однотипные кирпичные дома, одинаковые рисунки на подъездах, прикрученные к стенам урны, оградки, скамейки, редкие прохожие.
В одном из дворов работник местной управляющей компании косил траву, остальные пятеро по традиции сидели на скамейке и курили. Когда Кирилл навел на них фотоаппарат, группа работников вспорхнула, как стая воробьев при виде кошки.
— Они не любят фотографироваться, — сказала подошедшая к нам женщина, хотя, скорее, они не любили фотографироваться неработающими. Отсутствие оранжевой жилетки выдавало в женщине бригадира.
Людей на улицах мало. В будний солнечный день главную площадь пересекают единицы. С приступки памятника Ленину возле городской администрации прыгают, переворачиваясь в воздухе, подростки-паркурщики. На скамейках сидит несколько женщин с колясками. У палатки, где торгуют попкорном, никого нет. На карусели катается одна девочка. На надувном батуте прыгают двое детей. Вечером гуляющих больше, но все равно не покидает ощущение, что кого-то не хватает. И этих кого-то — очень много.
— Однажды осенью шли с мужем по главной улице, было уже около восьми вечера. А в домах половина окон была без света. То есть там никого нет, а должны были ужинать семьи, заниматься своими делами после работы. И понимаешь — людей ведь нет совсем. Это очень страшно, — рассказывает Надежда, в квартире которой мы остановились во время командировки.
В одном из дворов Кирилл фотографирует полуразобранную легковушку. В этот момент мы слышим, как кто-то стучит по стеклу — в окне первого этажа виднеется мужчина в майке с кухонным ножом в руке. Он ругается — явно недоволен действиями фотографа.
— Я сейчас выйду, — кричит незнакомец через открытую форточку.
— Выходите, — невозмутимо отвечает Кирилл.
— Давай лучше уйдем? Зачем связываться? — спрашиваю я фотографа. Еще неизвестно, чем закончится разговор с агрессивно настроенным мужчиной, который в качестве аргумента машет ножом.
Как только он появляется из подъезда, Кирилл сразу протягивает ему руку для приветствия и представляется. Конфликта больше нет.
Сергей работает птичником, но работа ему не нравится.
— У нас средняя зарплата 15 тысяч рублей. Раньше «северные» накидывались на премию, а теперь только на оклад. Они могут и так платить, и так платить. И как-то выскакивают средние по городу 22 тысячи. А так полная жопа. Ни черта у нас здесь нету. «Коммуналка» больше, чем в Москве и Питере. У меня на 97 квадратных метров уходит 7,5 тысяч. Очень тут плохо. Заработков нету. Долгов много. Так и можете в статье написать: нет денег на ремонт, — рассказывает он, показывая на полуразложившийся труп «жигулей».
До шахты «Интинской» ездит автобус №3. Поездка длится минут 20, по пути ПАЗик проезжает мимо пригородных поселков. Вечером на остановках вдоль разбитой дороги собирается молодежь, некоторые смелые подростки на велосипедах специально едут близко перед автобусом, объезжая множество ям и выбоин.
Автобус останавливается возле большого административного здания. Единственные, кто нас встречает, — собаки и портрет Путина на торце невысокого строения. Ни собаки, ни Путин не проявляют к нам никакого интереса.
Пока Кирилл фотографирует, я разговариваю с машинистом подъемной установки Любовью. Она не знает, добывают ли уголь сейчас, хотя ежедневно спускает и поднимает на поверхность людей и оборудование.
— В общем-то, все. Городу, наверное, хана. Конечно, все хотели, чтобы было все нормально. Пока был Смирнов, он тянул шахту. А сейчас все закрывают: садики закрывают, школу закрывают, предприятия закрывают. А где работать людям вообще? Если закроют, куда люди будут на работу уходить? Вот предполагают Воркуту, но не все же могут поехать в Воркуту. Это для молодежи. А пенсионеры куда? Не знаю даже, что делать.
Любови в этом году исполнится 63 года, она давно на пенсии, но продолжает работать. Ее стаж на «Интинской» — 37 лет, еще три года — на «Западной». В очереди на переселение она в 12-й тысяче и не верит, что когда-нибудь сможет получить сертификат.
Энергетический уголь
Интинские шахты добывали энергетический уголь. Причем местный уголь был с большим содержанием серы и породы. Даже после горно-обогатительной фабрики из 100 килограммов угля останется 28 килограммов того, что не сгорит. Поэтому, в отличие от коксующегося воркутинского угля, интинский годится только в топку. Из Инты уголь поставляли по всей Коми, в Вологодскую, Архангельскую, Мурманскую и Ленинградскую области и даже в одно время в Финляндию и Венгрию.
Именно под местный уголь были заточены Интинская ТЭЦ и муниципальные котельные. Котлы, толщина трубок, их размеры, количество трубок в котлах — все было рассчитано под температуру горения интинского угля. Интинский уголь использовала и Череповецкая ГРЭС.
После развала Советского Союза, где угольная промышленность была централизованной, стали работать законы рынка: покупатели стремились покупать уголь подешевле, а новые владельцы шахт — экономить на добыче и минимизировать затраты. Глава Кузбасса Аман Тулеев еще при Ельцине смог добиться, чтобы транспортировка его угля по железной дороге была льготной. Республика Коми таких преференций от РЖД не получила.
Логика закрытия
Почти 70% добываемого угля на «Интинской» было марки ДСШ (так называемый отсев, то есть мелкая, как пыль, быстро сгорающая фракция). В 2018 году себестоимость добычи одной тонны угля на «Интинской» составляла 970 рублей, а Череповецкая ГРЭС покупала ее за 570 рублей, то есть каждая добытая тонна приносила шахте 400 рублей убытка. Фактически предприятие копило долги, которые покрывались за счет государственной Корпорации развития Республики Коми. Если бы шахта продолжила работать в прежнем режиме, то до конца года минимальный объем убытков составил бы 480 миллионов рублей. Поэтому совет директоров принял решение закрыть предприятие и сократить всех работников.
— Такие решения случайно не принимаются. Очевидно, оно было выношено, даже прогнозируемо. Планово убыточный процесс не мог быть невидимым. Шахта стабильно показывала миллиард рублей убытков в год, и не надо быть великим экономистом, чтобы это видеть, — говорит сотрудник администрации Инты. — И когда пакет акций стоимостью 1,2 миллиарда не смогли продать за 450 миллионов, никакого другого решения быть не могло.
Полученные в декабре 2017 года 1,2 миллиарда рублей из федерального резервного фонда пошли на погашение долгов перед работниками и на запуск 843-й лавы. Весь прошлый год республиканские чиновники говорили, что ищут инвестора, который бы вложил в шахту пять миллиардов рублей и смог бы вывести на нулевую окупаемость при добыче как минимум трех миллионов тонн в год.
По словам бывшего шахтера, знакомого с ситуацией в угольной отрасли, теоретически шахта «Интинская» могла бы продолжить работать — в планах была разработка следующей, 844-й лавы. Балансовые запасы «Интаугля» оцениваются в 280 миллионов тонн, промышленные — еще примерно в 200 миллионов.
— Почему закрыли именно сейчас? Потому что именно сейчас резко возросли риски и динамика резко ухудшилась. Чтобы ситуация не стала катастрофической по долгам, и было принято решение. Тут не может быть удачного времени. Тут может быть любое время, на самом деле, — считает представитель оперативного штаба Иван Косторнов.
Свободный доступ
В разгар рабочего дня предприятие не выглядит работающим: нет характерного для промышленных гигантов грохота, гула и шума, нет дымящих труб и работающих конвейеров, видимость активного трафика создает одинокий трактор.
Людей возле административного здания «Интаугля» тоже немного. Из приезжающего автобуса выходит несколько человек, проходят парковку с десятком автомобилей и скрываются за массивными дверями. Из двери сбоку выходит мужчина с бумажками и заходит в расположенный рядом ангар. Оттуда появляется другой мужчина, в руках у него тоже какие-то листы. На шахтеров они совсем не похожи. Где тысячи работников, ждущих увольнения, — неизвестно.
Территория предприятия ничем не огорожена — можно спокойно прогуляться по направлению к обогатительной фабрике, зайти за главный корпус, где собираются горняки, чтобы спуститься под землю, заглянуть в распахнутые двери ангаров и других производственных объектов. Запрещающих табличек нигде нет — посторонним вход воспрещен только в некоторые сооружения.
Везде ржавчина, облупленная краска, ветхость и грязь, под палящим солнцем временно мимикрирующая под пыль — все это создает картину тотального упадка.
На входе в главное здание нет ни вахтеров, ни турникетов. О пропускной системе тут тоже ничего, видимо, не знают.
— Если у вас есть с собой фонарик и каска, то можно и в шахту спуститься — вас никто не остановит и ничего не спросит, — описал систему безопасности на предприятии знакомый с ситуацией работник.
Оптимист
Людмила Синкевич — мастер участка административно-бытового комбината, она отвечает за все здания административного назначения. Она уверена, что закрытие шахты сильно не скажется на Инте — город как жил, так и будет жить.
— Я уроженка этого города, я люблю его. И 1200 человек, которых сокращают, — мне кажется, ничего страшного. Город переживет. Кто-то придет, кто-то будет работать: у нас такие залежи сумасшедшие. Марганец тот же.
По ее словам, развал начался еще с 1990-х годов. Когда все говорили, что шахте кранты, она отвечала коллегам, что предприятие продержится еще 20 лет. И пять лет назад она всем говорила, что крайний срок — 2019 год. Так и случилось. Она переживает, что хороших специалистов не осталось — разбежались. А на их место пришла молодежь без опыта и навыков, которую надо учить.
Людмила честно признается, что оптимистка. В ее версии жизни садики не закрывают, а укомплектовывают, штаты работников не сокращают, а относятся к экономике предприятия по-хозяйски.
— Конечно, всякие разговоры. Негативно все настроены. Есть некоторые, которые все подзуживают, подзуживают. Я терпеть это не могу. Скажи прямо, выскажи свое мнение: в газете, в интернете. А исподтишка — ерунда все это. Все же хотят переселиться в южные регионы, все ожидают денег. У нас же как: дай, дай, дай. Но большинство людей, которые разбираются в ситуации, понимают, что все правильно сделано. Даже если я не буду работать — я пенсионерка, — то займусь общественной работой: буду туда бегать, займусь спортом, буду везде участвовать. Я считаю, что можно жить.
В курилке
В курилке на втором этаже стоят две массивные деревянные скамейки — такие были в советских парках. На них постоянно кто-то сидит: одни курят после бани, другие ждут наряда. Когда спрашиваю про закрытие «Интаугля», некоторые отмалчиваются — ничего не хотят отвечать.
— Слава богу, что закрывают. Уже 35 лет работаю. Я в шахту уже не хожу, на поверхности работаю. Шахта — помойка, — говорит один.
— Как предприятие может быть градообразующим, если все вокруг получают деньги, а нам ни копейки не платили? Почти год не получали ничего. И город пережил это. Ничего не вкладывалось, оборудование старое, — добавляет другой.
— У нас в городе 60–70% — пенсионеры. Им все равно, что будет. У многих дети есть в средней полосе, они помогут или заберут родных к себе. Город полностью не закроется, но жопа будет. Никакой определенности, — рассказывает Денис.
Он с 2014 года работает проходчиком. Устроился на шахту сразу после армии. Сейчас Денис думает, что делать дальше. Вариантов немного: ехать в Воркуту, либо вахтовиком на другие предприятия, либо переучиваться на охранника, стропальщика или сварщика.
Горнорабочий Омар считает, что никто в городе за судьбу не переживает. Он говорит, что некая инициативная группа уже готовит обращение к президенту Путину — в прошлом году, по его словам, это помогло, предприятию выделили 1,2 миллиарда рублей. Возможно, и в этот раз что-то получится.
— Шахта может еще работать и работать. А предлагают Воркуту. Кто нас там ждет-то? А они подумали о людях, которые тут живут? Про семьи? Так семьи и разваливаются: родные здесь, а мужик там работает. Месяцами. Как он будет ездить? Это тоже авантюра — чтобы ехать туда. Там такие медицинские комиссии — как на прием в космонавты. Может, в первый год и пройдешь. А потом не возьмут, — рассказывает он. Омар уже на пенсии, но не уверен, что сможет прожить на нее. Он пока не принял решения, что делать дальше.
Им осталось работать всего пару дней — в середине июля шахта прекратила добывать уголь.
