— Когда я смотрел вашу последнюю многосерийную картину "Возраст несогласия", меня поразила фраза, которая, как мне кажется, является метафорой нынешнего послевыборного времени: отец одного из ваших героев, Егора из Калининграда, говорит, что дети приходят к нам, чтобы рассказывать, как неправильно делать. Такое ощущение, что вы именно с этого и начали картину.

— Эти ребята борются, по сути, за то, что мы сами разделяем, но за что мы как раз не боремся. Они вынуждены бороться именно из-за того, что большая часть из нас сидела сложа руки. У меня это вызывает, помимо безусловного уважения к ним, укоры совести: что-то мы, старшее поколение, сделали не так, и они по-прежнему вынуждены за это сражаться. Хотя, казалось бы, вроде как уже сколько лет не существует Советского Союза, сколько лет мы живем в якобы демократическом государстве, а за свободу и за какие-то перемены по-прежнему приходится сражаться, подвергаться административному давлению, рисковать учебой в вузе.

Они сейчас себе портят биографию. Неслучайно им об этом говорят все взрослые, с которыми они сталкиваются по ту сторону баррикад. И в вузах, и в школах, и на работе, и в полиции им все говорят одно и то же: не лезьте, не суйтесь. А они решили: сколько можно ждать, сколько можно сидеть сложа руки. И нашли в себе силы пойти вот этим путем.

Я считаю, что 30-летние тоже, в общем, все уже профукали. Те годы, когда они должны были бороться, когда они должны были быть тем авангардом общества, который требует изменений, где они были? Мы все попытались потребовать у власти изменений, потребовать диалога с обществом в 2012 году. Получили за это с разлету по роже и, умываясь кровавыми соплями, расползлись по домам.

— Вы уверены, что герои вашей картины что-то знают о Болотной площади?

— Они знают, что протест слили, конечно. Они вообще очень много чего знают. Они, в отличие от, например, моего поколения, политизированные ребята, они интересуются политикой искренне. Для них это так же естественно, как в мое время было интересоваться кинематографом или техно-музыкой, например. Если помните, у Егора висит какой-то постер с 2012 года, когда ему было самому лет 12.

— Да, да.

— Он до сих пор его хранит. То есть они эту связь как раз видят. И они понимают, что они на некоем следующем витке борьбы. Мы – нет, мы все проспали. Мы разошлись. А они, в общем, за это время росли, копили какую-то такую гражданскую злость. И для меня лично было полным сюрпризом, когда 26 марта я вдруг их всех обнаружил. Мне-то казалось, что все совсем безнадежно, потому что эти-то уж точно не будут выходить на улицы и не будут ничего требовать, потому что они никого, кроме Путина, не знают.

Надо понимать, что у них еще больше сочувствующих, просто не все, конечно же, готовы рисковать. Но то, что появились такие ребята, – это очень круто. Понимаете, чем они еще отличаются – тем, что если раньше молодые люди шли в политику, то это были или персонажи с какими-то политическими амбициями, или пассионарные маргиналы, какие шли в НБП. Они были все крайне интересны, незаурядны, но они были с какими-то страшными лозунгами в голове, это был такой молодежный радикализм.

А эти дети требуют всего лишь одного: государство, выполняй свои законы. Как Есенин-Вольпин выходил в 1965-м на демонстрацию с плакатом "Соблюдайте Конституцию СССР!". То же самое. Они просто хотят жить по Конституции, по законам нормальной европейской страны. “Европейской”, кстати, здесь ключевое слово. Потому что они, конечно же, не поддерживают политику изоляции, политику милитаризации и ощущения осажденной крепости. Эти ребята, как нормальные современные люди, понимают, что Запад – это не то место, с которым надо воевать, а то место, где надо учится, где надо перенимать опыт и ценности. Западные ценности – это их ценности.

— Когда вы думали о героях, вы сознательно выбирали людей, причастных к движению Алексея Навального?

— Конечно, совершенно сознательно. Это история про этих ребят. 26 марта я увидел хайп: смотрите, сколько вышло школьников, "школоты" так называемой.

— Давайте напомним, что это митинг на Пушкинской площади в Москве.

— Не только. Навальному удалось вывести – и это тоже было что-то новое – людей по всей стране. Это был, пожалуй, самый важный момент: оказалось, что это уже не столичная движуха, как это было в 2012 году, а всероссийская история. А во-вторых, выяснилось, что это уже другие люди, это не те, кто выходил в 2012 году. Это другое поколение, это, в основном, молодежь. Если в 2012-м молодежи было много, но она не была большей частью, то сейчас это была прям совсем молодежь.

Для меня это было неожиданно, я проспал это вместе со всеми, и поэтому я решил дождаться следующей большой акции, которую бы устраивал Навальный. Он устроил это 12 июня, в День независимости России. После 12-го я понял, что это не какой-то раздутый медийный феномен, а правда. И я обратился в федеральный штаб кампании Навального, чтобы они мне помогли подобрать героев.

Какие-то герои мне сразу понравились, плюс свою роль сыграла внутренняя логика самой кампании. Навального арестовывали, Навального выпускали, Навальный объявлял начало агитационного тура. Краснодар откуда взялся, например? Там невероятную активность проявили эти бабушки плюс были нападение каких-то казаков. Там все время горячо было. И когда Навальный объявил очередную акцию 7 октября, его арестовали за якобы призыв к несанкционированному митингу. Они поняли, что этот его тур невероятно успешен, во всех городах собирает много людей, и его закрыли на 20 суток. Но он уже объявил акцию протеста в день рождения Путина, 7 октября, и мы решили поехать в Краснодар. Там я познакомился с этим фантастическим казаком, казаком-навальнистом. Экзотический вид.

А Мурманск возник, потому что с Мурманска началась кампания Навального. Это был его первый митинг. И, конечно же, там была фантастическая Виолетта, ЛГБТ-активистка, невероятно харизматичная барышня, очень симпатичный человек.

— Это был первый успешный митинг, очень много людей.

— Да, это был первый митинг, где сразу стало понятно, что это будет успешное турне, потому что для Мурманска это была рекордная цифра – 2,5 тыс. людей. Тогда еще им согласовывали центральные площадки. Как только они поняли, что собирается очень много людей, они стали их или запрещать, или отправлять куда-то на выселки, как в Тамбове – на кладбище. У них в Тамбове Гайд-парк на кладбище.

И тогда стали появляться другие герои в моем фильме. Например, Тамбов. Власти стали запрещать Навальному вообще какие-либо встречи – просто не отвечали на эти уведомления или запрещали. Или говорили, что это место занято, там проходит какой-нибудь праздник, как это было в Нижнем Новгороде, “Позитивный Нижний”, на котором не было ни одного человека.

И тогда они стали пытаться искать среди сторонников частные площадки, и вот в Тамбове местный предприниматель предоставил площадку перед торговым центром, который ему принадлежит. Это было оформлено как частная встреча, которая в принципе не требует никаких разрешительных документов. В результате, конечно, заявитель сел на 5 суток, всех остальных арестовали на 20.

Мы туда приехали, познакомились. Это один из немногих взрослых героев моего фильма, этот предприниматель Александр. Ему, в отличие от этих пацанов, есть что терять, но, видимо, он уже дошел до ручки, глядя на то, что происходит вокруг. И стал открытым сторонником Навального, снимался в моем фильме. Не знаю, как у него сейчас дела, надеюсь, что все хорошо. Надо, конечно, отдать ему должное: очень смелый человек, очень.

— Вас в кадре немного, но мне запомнился один ваш вопрос стороннику Навального из Тулы: какие возникают ощущения, когда из свидетеля ты превращаешься в участника? Речь идет о парне, который был на Майдане.

— В тебе пробуждается какой-то звериный инстинкт воина. Он очень сильно ответил. Сначала тебе страшно, у тебя сводит все внутри, а потом ты становишься бесстрашным берсерком: ты и враг. И вот он солидаризировался с этой толпой и пошел в атаку на "Беркут". И он говорит: я никогда не чувствовал себя каким-то супервоином. Ну, дрался, как все, не более того. Но тут ты превращаешься в животное. Может быть, "животное" – слишком сильное слово, но, в общем, исчезает страх, и ты идешь в атаку. Редко я снимал более выразительные описания того, как происходит трансформация мирного человека в боевую единицу.

— Как вы полагаете, именно Майдан стал для этого человека поводом для трансформации? Ведь этот парень из Тулы был нашистом.

— МГЕРовцем, членом Молодой Гвардии Единой России. Он мне рассказывал про МГЕР: что он почувствовал себя совсем дерьмово, когда ему предложили фальсифицировать выборы с помощью мертвых – они должны были какие-то манипуляции произвести с мертвыми, произвести и забыть об этом. Он почувствовал какое-то инстинктивное отвращение к этому.

Я думаю, что он, как зрелый парень, постепенно осознал, что он занимается каким-то дерьмом. Он оказался свидетелем таких страшных великих событий. И он на самом деле говорит, что он был очень напуган. То есть не то чтобы он вернулся человеком, который хочет сделать здесь Майдан, совсем нет. Он просто не понимает, почему власть так себя ведет. Ей предъявили конкретные обвинения в фильме "Он вам не Димон". Почему мы не можем получить на них внятный ответ, а не отбрехивания типа "это компот и чушь"? И почему людей, которые выходят с требованием дать ответ, винтят "космонавты", разгоняют, избивают и сажают под административные аресты, почему? Он искренне не понимает и считает, что как раз это и ведет к Майдану, когда власть не слышит общества.

— Камеры не передают страха, но вы чувствовали, что ваши герои по-настоящему боятся?

— Да, они говорят о страхе. И Виолетта об этом говорит, и самый брутальный парень из Липецка тоже. С одной стороны, он говорит: передайте, что я их не боюсь. Он действительно уже их провоцирует. Они устраивают фокус: “Хочешь, я сейчас напишу в нашем сообществе во “ВКонтакте”, что мы идем на агитацию, – и через 20 минут они все тут будут”. Этот фокус он проделывает на моих глазах: они дают это объявление, и через 20 минут выходим – стоит машина Росгвардии, два "бобика", еще какая-то полицейская машина и машина, где сидит эшник. И он ему кричит: "Эй, Серега, выходи!". А тот капюшон натягивает посильнее. И потом он с ним фотографируется.

Это уже, конечно, чудовищный троллинг. Наверное, он все-таки внутри боится, но он настолько мужественный чувак, что преодолевает этот страх двойной порцией бесстрашия. Страха полицейской машины у них нет. Они, скорее, испытывают к этому какое-то презрение. В фильме много съемок, которые они сами ведут с помощью телефонов, когда к ним в очередной раз заваливаются эшники с обыском в сопровождении полиции, чтобы изъять всю агитацию – беззаконно, естественно.

— Особенно смешно, когда вскрывают комнату с МЧСниками.

— Да, хлипкая эта дверь, приезжает МЧС, и они над ними издеваются, глумятся. Они же специально добились этого: по закону полагается – значит, пусть МЧС приезжает. И как они разговаривают с этими эшниками! Они же их троллят, они им тыкают, они их называют чуть ли не подонками. Потому что кто они? Они не предъявляют документов. Это просто непонятный человек, который пришел в сопровождении полиции. Почему они должны его бояться, почему они должны перед ним пресмыкаться? И они используют это свое преимущество и начинают их унижать. А те ничего не могут им ответить, как-то жалко улыбаются, тупят взгляд – и это все, что они могут сказать.

Вообще интересно, что вся эта силовая машина действует так, как будто бы они осознают, что занимаются какой-то ерундой. Егор обратил внимание, что когда Навального арестовывали, приехал какой-то спецполк, такие здоровые мужики. И они стоят перед ним и говорят, глядя в пол: "Ну, пройдемте, пройдемте, для выяснения обстоятельств надо проехать в отделение". И глаз не поднимают. Егор говорит: "Я такой взгляд все время вижу, когда они к нам приходят, чуть-чуть как бы виноватый. И лица у них грустные". Потому что они понимают, что они занимаются ерундой. Они же тоже неглупые люди.

— Заключительную серию я посмотрел ее уже после выборов, и он показался мне очень печальным: Егор собирает рюкзачок, приходит в штаб, его увозят на машине…

— Но тем не менее он говорит: "Через шесть лет я вернусь, наверное, буду уже американским гражданином". Я приеду, и мы все…

— Вот это вот "уехать" звучит рефреном.

— "Но мы вернемся, чтобы победить".

— Будете ли вы возвращаться к истории ваших героев?

— Да, наверное, потому что мы запечатлели важный этап в их молодых жизнях. Многие говорят, что эта кампания и участие в ней – было лучшим временем в их жизни. Конечно, очень интересно посмотреть на них через шесть лет.

— С Навальным или без – все равно.

— Нет ничего плохого в том, что они продолжат это делать в компании с Навальным.