Премьер России Дмитрий Медведев 8 марта подписал национальную стратегию действий в интересах женщин, рассчитанную на пять лет. В ней российское государство обязуется повысить занятость женщин, уменьшить разницу в оплате труда между мужчинами и женщинами и принять меры для профилактики насилия в отношении женщин.

В тот же день на одной из стен Кремля феминистки вывесили баннеры "200 лет мужчины у власти. Долой!" и и "Национальная идея – феминизм". Они выразили отношение к существующему в России сексизму и политике "скреп", которую проводят последние годы российские власти.

Настоящее Время поговорило о женском равноправии с режиссером Виталием Манским, автором скандального фильма "Девственность".

— Если бы в России были только женские проблемы или проблемы женского какого-то ущемления прав или вообще бы этот вопрос стоял на первоочередной повестке дня, наверное, Россия была бы прекрасной, процветающей, комфортной страной. Я понимаю, что женщины, которые выступают за равные права, должны заниматься своим делом, и оно действительно в России имеет достаточно большую перспективу, есть над чем работать.

Но в стране, в которой каждый двадцатый посмотрел фильм Навального "Это вам не Димон" и не вывесил даже в окне собственного автомобиля или, не знаю, где-нибудь какого-нибудь плаката о том, что "Доколе?", вывешивать банеры на Кремле, призывающие к женскому равноправию, ну как-то мне кажется не вполне адекватным. Хотя это мое индивидуальное, персональное заблуждение, которым я рад поделиться с женщинами в день 8 марта, с теми, кто это празднует, я думаю, что все. Поэтому я поздравляю зрительниц. За них борются в России.

— Вот по поводу того, как за них борются, хотел спросить у вас: вы снимали фильм "Девственность", в котором были монологи женщин, где они рассказывали о том, на что они способны за какие-то вещи. Это очень интересный очень фильм, его смотреть надо, трудно пересказывать. Советский Союз, это был удивительный эксперимент, он ведь, с одной стороны, ставил во главу угла вот эту вот борьбу за равноправие женщин. И в некотором смысле ее даже добился в чем-то, а в чем-то нет. В чем в результате добился, а в чем нет? Где мы сейчас находимся, как вы считаете?

— Да мне кажется, что вот если говорить откровенно, я, правда, не вижу большой проблемы в российском обществе с каким-то ущемлением прав женщин. Как бы мы в этом смысле вполне светское такое более-менее нормальное государство.

— А можно сравнивать российское общество и западное общество в этом смысле?

— Ну конечно, я вот даже живя в Латвии, я знаю об этой несчастной девочке, которая, я не помню ее фамилию…

— "На донышке" Диана Шурыгина.

— Да, то есть эта ситуация как-то, так сказать, донеслась и до нас. Ну конечно, в западном обществе трудно себе представить ситуацию, когда общество выступает не на стороне жертвы, а на стороне мужского насилия.

— А почему?

— Ну потому что, я не знаю, сколько раз должна в России сказать женщина "нет", чтобы мужчина понял, что это действительно "нет".

— А почему?

— Вопрос, наверное, культурных… коды иные культурные.

— Это же и есть отношение к женщине в обществе. Или это не только к женщине? Или это про другое? В чем тут секрет?

— Ой, елки-палки. Я вообще как-то сижу не в своем корыте.

— Вы могли бы снять фильм о том, как общество относится к жертвам насилия вообще?

— Прежде всего фильм "Девственность" – это ведь басня. Он вообще не о продажности женщин, не о том, ради чего они лишаются невинности. Он в той же степени и о молодых юнцах, идущих на кастинги в "Газпром", дабы встроиться в систему или, так сказать, о патриотах, отправляющихся в различные селигеры, имея в голове далеко идущие планы.

Просто вот эта невинность, девственность, ну как бы более показательна, более очевидна. И, кстати сказать, кинематографически более доступна, потому что, например, кастинг, например, проекта "Дом-2" снять сложно, но возможно. А вот кастинг "Газпрома", я думаю, снять невозможно. А продажа девственности там происходит куда более цинично, куда более регулярно, куда более индустриализованно, вот эта покупка и продажа девственности вот в этих государственных вертикалях, которые у нас повсюду торчат. Единственное, что у нас возвышается над землей в России – это вертикаль власти. Все остальное, в лучшем случае, на уровне горизонта.

— А это из-за того, что люди небогаты? Или из-за того, что люди себя не ценят? Или как-то это связано? Или нет других социальных лифтов?

— Люди вообще, и здесь это абсолютное мое убеждение, люди вообще себя не соотносят со страной. Они вообще не считают, что… Или я скажу проще, чтобы это было понятнее: человек, говорящий фразу "Это моя страна, я плачу налоги", он, в общем говоря, моментально попадает в разряд сумасшедших.

Потому что только сумасшедший в России может искренне полагать, что он имеет какое-то влияние и право в своей собственной стране. Поэтому и у нас такое серьезное отличие с западным обществом, где налогообразование, где влияние каждого человека через выборную систему на будущее своего государства – это фундаментальная, это общественная повседневность.

— Вы считаете западное общество зрелым?

— Я вообще не считаю, что в этой жизни мы… Я вообще не считаю, что существует идеал. Но в сравнительном анализе, конечно же и безусловно, западное общество куда более зрело, нежели российское. Ну и вообще трудно быть…

— А можно предположить, что российское общество на самом деле идет дорогой западного общества, просто на какое-то время отстает, как вы думаете?

— Так было. Так было после падения коммунистического режима, мы действительно пошли по пути построения какого-то более внятного, более очевидного, более цивилизованного общества. Но также мы наблюдаем сейчас совершенно очевидный разворот даже не в противоположном направлении, а куда-то, так сказать, в сторону, построение какой-то автократии, которая, конечно, более свойственна не европейской культуре, а, так сказать, повосточнее.

— А восточное общество зрелое бывает? Там есть примеры зрелого общества с точки зрения Востока?

— Безусловно, но со своими очень внятными, четкими национальными особенностями. Скажем, Япония – рыночное государство, демократическая страна. Но, так сказать, внутрисоциальные отношения в обществе и, кстати сказать, по отношению к женщинам весьма отличаются от, скажем, даже российских. И я не очень себе представляю движение феминисток в Японии.

— Почему?

— Ну как-то, по крайней мере, вот мой опыт многократного пребывания в Японии не наталкивает меня на… я как-то это не вижу. То есть я помню, что я был с группой "Тату" в Японии как-то, и я видел огромное количество фанатеющей молодежи, этих девочек, которые одевались а-ля "Тату", и делали эти бесконечные фотографии на мобильные телефоны, и вот этот концерт в Tokyo Dome. Но, в общем, мне кажется, что там общество соглашается с правом ребенка в процессе становления, в процессе своего пубертатного периода существовать вне законов общества, и в какой-то момент в них встроиться и окончательно попрощаться с прежней формой своего существования.

А когда они встраиваются… и, кстати сказать, я действительно довольно-таки часто бываю в Японии, общаюсь с людьми, в том числе общаюсь с русскими, которые как-то, так сказать, там существуют, и вот эти рассказы, у меня даже были мысли, может быть, что-то на эту тему сделать, какое-то кино. Там же очень интересна эта система, ну понятно, что гейш уже в чистом виде в Японии почти не существует, но потребность мужчины купить женщину, дабы вступить с ней не в интимные отношения, а так сказать, перегружать в ее сознание свои мысли, свои чувства, свои бесконечные потоки и проповеди – это существующий бизнес, которым занимаются вполне… То есть это существующая индустрия. Мужчины идут в бары, чтобы за деньги женщине пожаловаться на жизнь.

— Вот вы сняли "Родню".

— "Родные". "Родню" снял Никита Михалков. Я попросил бы меня не путать.

— Вы сравнили два общества – российское и украинское, в этом смысле они похожи или отличаются?

— Если говорить о сравнительном анализе, скорее, я бы вспомнил фильм "Труба", когда я путешествовал вдоль газопровода Уренгой – Помары – Ужгород в Европу, и снимал быт и жизнь людей, под которыми, собственно, этот газопровод пролегает. И вы знаете, вот мы сейчас с вами здесь сидим в Праге на Виноградской, а если 11-м трамваем еще две остановки ниже спуститься, будет Пражский крематорий. Мы снимали там большой эпизод.

В картине "Труба" есть два прощания: прощание с человеком в Вологодской области в Грязовецком районе, где, собственно говоря, центр всех газопроводов там смыкается, когда люди должны в 5-6 утра выйти из дому, отправиться на кладбище, долбить землю, потому что она настолько промерзла, что где-то к пяти вечера они только управляются, чтобы выдолбить эту могилу, потом чуть ли не на руках принести это тело, не говоря уже о том, что двое суток сидеть рядом с ним и так далее; и вот здесь в Праге на Виноградской приехать в прекрасный мраморный дворец, послушать "Аве Мария" в лаковых башмаках в ланч-тайм, где картинно открываются кулисы, выезжает гроб закрытый, и так же на последние аккорды "Аве Мария" возвращается за кулисы.

— Никогда мы не будем похожи – это означает?

— И это не значит, что здесь в Праге живут какие-то бессердечные циники и меломаны-извращенцы или там какие-то… Просто мы разные, нас объединяет то, что мы рождаемся и умираем. А вот между двумя этими событиями мы живем по-разному.

— Я к чему, собственно, все это вел: вы можете себе представить следующие 30 лет развития России, в том числе и в вопросе борьбы за права женщин? Какой путь будет вынужденным и неизбежно пройдет российское общество, как вы думаете?

— Тимур, я постарше, и у меня есть опыт этого советского бытия. И я помню, как неистово мы боролись за мир, какие мы устраивали Марши мира, и вот мне кажется, что наши… и фонды мира, и вообще, так сказать, "Лишь бы не было войны" – главный тост.

Вот мне кажется, что ближайшие 30 лет мы будем бороться за какие-то абсолютно эфемерные, не имеющие ничего общего с реальностью вещи. И будем на этих фронтах просто класть свои головы с достойным иного применения остервенением.

Я не думаю, что ближайшие, ну 30 – нет, по крайней мере, если учитывать нынешнее положение вещей, ну, лет 15 точно мы ни за что реальное бороться не будем, а значит, ничего реального и не добьемся. Мы, к сожалению, вошли в пространство ваты, где самое прекрасное, что может вокруг нас происходить – это вулканы из ваты.