Россия не может расcчитывать на фантастические отношения с США, пишет в своей статье на сайте московского центра Карнеги политолог Глеб Павловский. Он сравнивает происходящее в американской политике с революцией, которая перечеркивает прежнюю стратегию Москвы. Россия применяет политику сдерживания в отношении всего мира, это проявляется и в попытке повлиять на избирательный процесс в США и Европе, считает политолог.

— Глеб Олегович, прочитал сегодня вашу статью, и она оказалась как нельзя в тему сегодняшних новостей – отставка Майкла Флинна. Как выясняется, по крайней мере, во внутриполитической жизни США она связана с Россией. Так эти угрозы, которые несет Россия, о которых вы писали, угрозы миру – они уже сейчас влияют, получается, на внутреннюю политику других великих стран?

— Угроза миру – это не моя мысль, Россия как угроза миру. Россия ведет себя так, как может. Она в своем воображении, а иногда реально сдерживает более сильные комплексы мировые – Соединенные Штаты, Европу, Запад. И у нее нет других ресурсов, кроме как быть такой вот удивительной, непредсказуемой, прыгучей из региона в регион.

— Но ведь политику сдерживания, о которой вы, собственно, пишете, вы называете это политикой сдерживания, Россия придумала сама себе в 2007 году или я ошибаюсь?

— Нет, я так не думаю. Это было сперва найдено как просто импровизация, вообще-то говоря, разработка концепции сдерживания велась целиком в Соединенных Штатах, как известно, несколько десятилетий, и там она хорошо разработана. В том числе и та модель, которую использует Россия, – модель таких слегка безумных эскалаций. Она тоже известна, она описана у самых разных людей – от Кеннана до Тома Шеллинга. Здесь нет ничего нового, кроме того, что мы встречаемся с этим сегодня, и это опасно, я считаю, в новой ситуации, когда нет уже угрозы американского доминирования. Я думаю, это теперь избыточная стратегия, она опасна для самой России.

— Но в отношении США как проявляется эта политика сдерживания, какими механизмами пользуется Россия для этого? Или пользовалась?

— Пользовалась она в предыдущую эпоху, которую можно называть монополярной эпохой, которая на самом деле стала уже распадаться 10 лет назад, она уже была не вполне монополярной, как известно, Китай-то никуда не сбросишь со счетов. Но вот это действие, уже в мюнхенской речи Путина был намек на симметричные действия, но развернулось это вполне значительно позднее. И, вы знаете, для России это единственно возможная была стратегия, ну кроме стратегии, что ли, сдачи. Стратегия сдачи была бы непродуктивной.

— А что остается теперь президенту Дональду Трампу, как ему теперь придется вести себя с Россией? Мы понимаем, что Америка – это не только президент Трамп, как Америка в широком смысле будет вести себя с Россией, как вы думаете?

— Америка сегодня на самом деле в непредсказуемом состоянии. Мы можем изощряться, но и в Кремле начинают понимать, что имеют дело не просто с новым президентом, а с определенным революционным процессом, причем в том или ином смысле который в Кремле имеют в виду, то есть разрушением привычного порядка и исчезновением прежнего ландшафта. Трамп – это революция. Я рад, кстати, что вчера это подтвердили такие специалисты как Стивен Холмс и Крастев в Foreign Policy, там много очень близких мне формул. Трамп ведет Америку в какое-то нестабильное новое состояние. Пользоваться этим Россия не очень-то может, иллюзий здесь не должно быть. Значит, надо сбавлять обороты и формировать действительно повестку дня, а не повестку страхов.

— Означает ли это, что люди, которые являются противниками Трампа, автоматически и к России относятся с неприятием, и это останется даже после Трампа или нет?

— Мы это видим просто сегодня реально, это мощный такой, новый для Америки, я не знаю, был ли такой, наверное, был такой в ранние годы Холодной войны, комплекс страхов и неприязни к России, это совершенно очевидно. И он связан с Трампом, он является частью борьбы, так сказать, фронтом борьбы демократов и, я думаю, части умеренных республиканцев с Трампом, и он не исчезнет, вот в чем проблема. Вот это проблема, над которой должны думать мы, потому что Америка – это большая сила, и вопрос уже не в имидже России, имидж России ужасен, а вопрос именно в опасности этого имиджа для самой России.

— Смотрите, до сих пор Владимир Путин демонстрировал такую стратегию, вы сегодня описываете ее в статье на сайте Фонда Карнеги, стратегия следующая: внезапно ударить в неожиданном месте и потом договариваться. Эта стратегия работает теперь дальше? Он будет делать то же самое с администрацией Трампа, с людьми, которые будут против Трампа?

— Дело в том, что Трамп – это человек, который тоже способен ударить в неожиданном месте, вот в чем дело. И у него все его ресурсы в Америке, удар может быть значительно сильнее. Поэтому играть в такую игру с Трампом я бы лично не стал. И здесь пропущен важный элемент: к сожалению, Кремль, ударив, не договаривается, вот в чем дело, а он перепрыгивает в другую зону проблемную, как было от Донбасса к Ближнему Востоку, и там повторяет этот вариант эскалации, он ждет, когда с ним начнут договариваться.

— Кремль сам ждет, что к нему придут и скажут: давай говорить?

— Мы видим это. Что, разве мы слышим, чтобы, скажем, министр иностранных дел предлагал какие-то интересные идеи для договоренностей? Нет, приходите к нам, будем договариваться на наших условиях.

— Кому и как договариваться в команде Трампа? Ведь каждый раз переговоры с Москвой вызывают ответную реакцию внутри Америки, критику в адрес президента Трампа.

— Президент любой страны, а тем более Америки, не может рассчитывать, что его действия не могут вызывать критику, а будут вызывать всеобщий восторг. Поэтому я думаю, что Трампу придется проявить большую сдержанность по отношению к собственной прессе и собственной стране, если он вообще хочет чего-то добиться где-то, не только с Россией, между прочим, а есть Китай, есть Иран и другие проблемы. Поэтому я думаю, что вопрос в ясной, понятной общественности, в том числе, повестки. Этой повестки никто не видит, и все подозревают какой-то сговор закулисный. А закулисный сговор невозможен.

— Глеб Олегович, если, вы говорите, что Россию боятся, то означает ли это, что уйдет нынешний президент в России, сменится, и все сразу изменится? Или нет, или это теперь на годы?

— Нет, такие вещи не исчезают быстро. Сталин ушел в 1953 году, и Брежнева продолжали бояться, хотя он был милый дедушка.