В среднем каждые 80 лет США переживают внутренний кризис, часто сопровождаемый кризисом внешнеполитическим: война за независимость в конце XVIII века, гражданская война в 1860-е годы, Великая депрессия, реформы Рузвельта и Вторая мировая война в середине прошлого столетия. Из каждого такого кризиса Америка выходила еще более сильной.

В 1990-е годы американские историки-любители Нил Хау и Уильям Штраус разработали так называемую "теорию поколений", в которой обратили внимание на цикличность американской истории и предсказали приход очередного "обновляющего кризиса" примерно во втором десятилетии XXI века. Среди ключевых фигур администрации Трампа есть люди, которые очень интересуются этой теорией. Возможно, они будут исходить из нее при планировании политики, в том числе внешней. То есть будут действовать решительно и решительно ломать сложившиеся стереотипы.

Сотрудник Гудзоновского института, профессор истории международных отношений Уолтер Расселл Мид называет происходящее сейчас в США "джексонианским бунтом": по его мнению, ядро избирателей Трампа составляют люди, чьи взгляды на внутреннюю и внешнюю политику восходят ко временам Эндрю Джексона, 7-го президента США (1829–1837), которого нередко называют первым популистом в Белом доме. Свое уважение к Джексону и его политическому наследию президент Трамп уже продемонстрировал, повесив его портрет рядом со своим рабочим столом. Почему?

На этот и другие вопросы об американской внешней политике отвечает историк-американист, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге Иван Курилла.

– На первый взгляд восхищение Трампа Джексоном парадоксально: Трамп избран от Республиканской партии, а Джексон считается основателем партии Демократической. Что видит Трамп в своем давнем предшественнике?

– Демократическая партия времен Джексона, образца 1830 года – совсем не то же самое, что сегодняшняя Демократическая партия. Очень многое поменялось и в идеологии, и в структуре избирателей, которые ее поддерживают. Поэтому прямую преемственность трудно найти. Трампа и Джексона сближают несколько вещей. Прежде всего, намерение прийти в Вашингтон и вернуть власть народу. В случае Трампа это, конечно, популистская риторика. Но приход в Белый дом Эндрю Джексона и в самом деле напоминает избрание Трампа. Джексон был первым американским президентом, не относившимся к старой элите, к отцам-основателям. Шесть президентов до него представляли старую элиту северной части США, достаточно узкий социальный круг.

И вдруг приходит Эндрю Джексон, человек с тогдашнего американского Запада, человек, который воевал, был генералом ополчения. Человек, который ничего общего со старой элитой не имеет.

Его противники считали, что он узурпировал власть, его называли "королем Эндрю", имея в виду, что он пытается стать не президентом, а диктатором. Тем не менее, теперь период правления Джексона называют "джексоновской демократией". За время его президентства в четыре раза выросло число американцев, допущенных до выборов. Резко увеличилась доля и политический вес жителей американского Запада, был ликвидирован ряд избирательных цензов. Американская политика демократизировалась.

Трамп обещает примерно то же: демократизировать американскую политику. Может ли это выйти за рамки риторики и популизма, другой вопрос.

– В инаугурационной речи Дональд Трамп несколько раз использоваол лозунг America First ("Америка прежде всего"), который тоже имеет политическую предысторию: он связан с американским изоляционизмом первой половины ХХ века. Что из этой идеологии дожило до нашего времени и почему?

– Америка большую часть своей истории была изоляционистской. Американцы считали девизом своей внешней политики слова из прощального обращения Джорджа Вашингтона. Тот призвал своих преемников не заключать никаких обязывающих союзов, и все последующие лидеры США повторяли, что у Америки нет необходимости вмешиваться в мировые дела, Америка служит только примером – как демократическая страна, на которую может ориентироваться человечество. Вмешиваться в мировую политику, в частности, быть участником европейских коалиций Соединенным Штатам не надо.

И это оставалось лозунгом для многих поколений американских политиков – вплоть до Вудро Вильсона. Он оказался первым президентом, который поехал в Европу, попытался принять участие в решении судеб мира после Первой мировой войны, сформировал предложения, которые привели к созданию Лиги наций и Версальско-Вашингтонской системы. Но когда Вильсон вернулся в США, Конгресс не утвердил ни одно из его решений. Президент провалился дома, потому что Конгресс оставался изоляционистским и вмешательства в европейские дела не одобрил.

Вплоть до Франклина Рузвельта, до Второй мировой войны Америка оставалась в целом изоляционистской: не вмешиваться в европейские дела, пусть они сами там друг с другом разбираются.

– Реально ли опять сделать Америку изоляционистской? Или это уже происходит? Барака Обаму ведь тоже называли умеренным изоляционистом.

– Нужно вспомнить конкретный контекст прихода Обамы к власти после Джорджа Буша-младшего. Буш был очень непопулярен именно в силу того, что начал несколько войн, которые не смог довести до победного конца. Нобелевская премия мира, которую Обаме дали в самом начале его президентства, как раз была авансом от мирового сообщества, которое ожидало, что Америка будет меньше воевать.

Обама изоляционистом не был, у него был более сложный, идеологизированный подход к мировым делам, в целом присущий Демократической партии. У Обамы было несколько программных внешнеполитических заявлений, например, Каирская речь 2009 года, обращенная к мусульманскому миру. Обама говорил, что Соединенные Штаты готовы поддерживать народные правительства, выступал в поддержку демократизации в мире. Это стало одним из факторов "арабской весны" и революционизирования исламского мира в начале этого десятилетия.

Потом оказалось, что призвать-то Барак Обама мог, а для того чтобы поддержать эти движения, у него не оказалось ни возможностей, ни ресурсов, ни политической поддержки. Это стало одной из причин критики Обамы со стороны его противников и в США, и в тех регионах мира, где произошли политические перемены.

Трамп, видимо, ничего подобного в мире провоцировать не будет, он просто хочет снизить вес международных обязательств, которые давят на Америку. Прежде всего сократить финансовые обязательства США по всему миру, снизить затраты на внешнюю политику. Это не идеологизированный курс, который был у демократов.

– Если перейти к теме российско-американских отношений: сейчас по поводу Трампа в России эйфорические ожидания. Может ли случиться, что эта эйфория сменится очень резким возвращением к неприятной реальности?

– Вполне. История показывает, что и с Бушем, и с Обамой все начиналось с гораздо более теплых отношений, чем заканчивалось. Вполне возможно, то же Россию постигнет и в отношениях с Трампом. Но есть и противоположный пример с Рейганом: тогда в ходе президентства одного и того же человека в Вашингтоне поменялся лидер в Москве. Если предсказывать Трампу восемь лет правления, то не факт, что в России через восемь лет будет тот же президент, что и сегодня. И тогда действительно будет совсем другая повестка дня в российско-американских отношениях.

– Настанет ли при Трампе возрождение так называемого ялтинского подхода к дипломатии: вот сфера влияния наша, она кончается здесь, а ваша начинается здесь, о спорном договариваемся по пунктам. Трамп – бизнесмен, возможно, ему это близко. Или все-таки часы истории назад не поворачиваются?

– Подобного подхода очень ждут некоторые российские внешнеполитические аналитики. Одни прямо об этом говорят, некоторые только намекают: да, нам нужна новая Ялта, нужно снова поделить мир.

Можно ли этого ждать на самом деле? Немного рано об этом говорить. Лично Трамп, если бы речь шла действительно только о нем, был бы вполне к этому готов. Но как раз это ему может оказаться очень сложно провести через систему сдержек и противовесов: Госдепартамент, Конгресс. Такого рода решения слишком сильно противоречат логике международных отношений последних десятилетий. Если Трамп решит действовать подобным образом, он столкнется с серьезным сопротивлением не только внутри США, но и со стороны союзников, потому что ни Великобритания, ни союзники в континентальной Европе, ни НАТО в целом такого подхода не хотели бы.