Фотограф, журналист Виктория Ивлева – персона в российской фотодокументалистике редкая. Снимает ли она Чернобыль, рожениц в заштатном родильном доме, протесты на Болотной иди детей Донбасса – если в этом и есть женский взгляд, то тщательно скрытый за аскезой монохрома. От того, видимо, ее оценки происходящего лишены сентиментальности, что видоискатель делает окружающую мастера действительность ближе к зрачку. К счастью, она не мизантроп и умеет снисходить к скромным, по ее мнению, конечно, житейским практикам – будь то далекое от искусства волонтерство или первые киноопыты.

Настоящее время: Самым заметным событием сентября в России стал скандал вокруг выставки американского фотографа Джока Стерджеса "Без смущения", на которой были представлены фотографии юных фотомоделей, чья нагота смутила "блюстителей нравственности" из движения "Офицеры России". Но как расценивать, что теперь в России выставки закрывают общественники?

Виктория Ивлева: Ну, а как можно расценивать беззаконие? Они же действовали абсолютно вне норм закона и Конституции. Я понимаю, что мы в беззаконной стране живем, но меня великие российские адвокаты учили, что в беззаконной стране нужно жить исключительно по закону. И это единственное, что может тебя хотя бы как-то оберечь, если что-то может.

Думаю, что для настоящих офицеров, служащих своему отечеству, эти люди должны являться позором – это пусть между собой они разбираются. Что же говорить об этих явлениях, то эти явление достаточно массовые в мире, потому что фейсбук, скажем, это более чем массовое явление.

И баны в фейсбуке за какие-то фотографии, которые вошли в мировое наследие, но неизвестны необразованным сотрудникам фейсбука, известны. Скажем, с выдающейся фотографией американца Ника Ута [Ник Ут, настоящее имя Хуинь Конг Ут – американский фотокорреспондент Associated Press вьетнамского происхождения] из Вьетнама, на которой бежит девочка, обожженная напалмом, был скандал, и фотографию вернули.

Спасибо, конечно, что вернули фотографию, но ведь задаешь себе вопрос, а кто этот человек, который физически банит? Как правило, это малообразованный человек, находящийся в какой-то стране третьего мира и за три копейки в месяц занимается этой технической работой. То есть кругозор его не настолько широк, и сам человек не настолько профессионален, чтобы отличать искусство от порнографии. Он действует по формальному признаку.

Но если в фейсбуке все эти скандалы выглядят более или менее прилично, может быть, потому что там никого невозможно облить мочой, то в России все всегда утрируется, все всегда переходит в область страстей. Это уж наша такая планида, видимо. И здесь это сразу переходит в область страсти, которые начинают кипеть, про закон забывают все, а дальше – пошло-поехало. Я-то считаю, что это абсолютное мракобесие.

Я понимаю, что средневековье уже было в истории планеты Земля, и оно прошло. Значит, и это когда-то пройдет. Но внутри этого неудобно жить, потому что стыдно.

НВ: А в России теперь не хватает желания, сообразительности, ума относиться к подобным "цветковым" с иронией? Стоит ли уж так гипертрофированно серьезно относиться к этим людям?

ВИ: Подождите, это же не просто слово, это действо некое, да! Человек говорит, а потом действует – действует вне рамок закона, вне рамок Конституции. А почему нужно с этим смиряться? Они же незаконно действовали.

Начать с того, что он могли бы позвать экспертов, юристов. Есть цивилизованные способы решения проблемы, если проблема возникла. И потом, кто им дал право говорить от имени всего народа Российской федерации? Вот это меня вообще поражает.

Я не знала, что организация под названием "Офицеры России", о которой никто раньше не слышал, имеет право говорить, что российский народ единогласно против этой выставки.

А я в этом ничего не вижу. Это же не порнографическая съемка. У меня двое сыновей и нет дочери, но если бы моя дочь обладала прекрасным телом, или я обладала прекрасным телом, то я, может, и рада была бы тому, что меня снял выдающийся фотограф, чтобы остаться в памяти потомков прекрасной. Что же в этом дурного-то?

А это смешно. Я бы хотела увидеть Давида в трусах и галстуке, например. Это было бы забавно, но это был бы уже не Давид, а что-то другое.

НВ: Мост Кадырова в Петербурге приемлем, а обнаженный Давид Микеланджело претит общественной морали…

ВИ: Это немного разные вещи, но где-то они смыкаются. Я думаю, что они смыкаются во лжи, потому что называть в Петербурге – городе который прежде всего связан с культурой, и когда ты говоришь "Петербург" любому человеку, вперед выходит русская культура. Петербург для нас всегда – это олицетворение культуры. Это Пушкин, Достоевский, выдающиеся зодчие – неважно, каких они были корней и кровей, но они строили этот город. Это Петр с его прорубленным в Европу окном, это серебряный век. Все-таки – это культура.

Когда в этом городе пытаются назвать мост именем реакционного, необразованного, злого, жестокого человека, превратившего свой народ бог знает во что – ему удалось сделать с чеченцами то, что Сталин не мог сделать высылкой, это как назвать?

Это вранье и мракобесие. Все построено на вранье. Точно так же и Давид. Да вы что, писек голых не видели в своей жизни? Да видели все голые письки. И ничего, и никто не умер. А как там в 18 веке рисовали голых детей? А вот ангелочков всех рисовали с детей. А Иисуса на всех картинах тоже с каких-то детей рисовали очень часто. Иногда это художник придумывал, а иногда перерисовывал с детей. И что?

И все это было. А потом на смену пришла фотография.

НВ: Год назад я видел вас в обществе одного, кажется, 12-летнего Вити. Что это за история с мальчиком?

ВИ: Витя – это мальчик, который пострадал от "закона Димы Яковлева". Витя рано или поздно должен был поехать в Америку, где в американской семье живет его родная сестра. Там долгая история, там родители до вступления в силу закона не подали документы. Я не буду рассказывать все подробности – это неважно. Но понятно, что, если бы не закон Димы Яковлева, Витю забрали бы к родной сестре Жене, в Калифорнию.

Вместо этого Витя живет в городе Прокопьевске, Кемеровской области, в детском доме. Детский дом, в котором он сейчас живет, приличней чем тот, в котором он жил раньше. К Вите там неплохо относятся, и он там немножечко пообвык, и я вижу, что он не такой зажатый, как был.

Но, к сожалению, должна сказать, что единственный человек, которому Витя хоть как-то нужен, кроме американских родителей, которые не говорят по-русски, и понятно, что с ними сложная связь, это я. Я ему звоню постоянно, Витя мне звонит. Он должен был приехать летом ко мне погостить, но не получилось по разным причинам – надеюсь, что приедет в осенние каникулы.

Ну, вот я слежу, как Витя растет. Сделать я ничего не могу. Ничего я не могу сделать. Максимально, что я могу, это Витю поддерживать, чтобы он понимал, что он не один на этом свете, как-то пытаться, чтобы Витя был на связи с сестрой и с несостоявшимися приемными родителями. А что я еще могу сделать?

Я была бы рада, если бы смогла перевести Витю в Детскую деревню под Москвой. Но такой возможности нет.

У него мама – бомж, настоящий классический бомж запьянцовский, которая собирает доски, банки, бутылки, чтобы сдать, ночует бог знает где. И она была лишена родительских прав, Витя у нее был забран, а потом и сестра была забрана.

Понимаете, ведь сейчас это страна постоянных подмен – важное подменяется не важным и из не важного делается событие. Вот была я на фестивале в Псковской области, который был посвящен Довлатову. Называется он "Заповедник". Прекрасный трехдневный фестиваль – небольшой, но очень симпатичный – по очень приятному поводу, потому что вспомнить Довлатова всегда приятно.

А потом вечером люди выходят на берег реки Великой, а на берегу реки Великой стоят огромные буквы – слово "Россия", которое взято с гостиницы "Россия" (когда ее разрушали – сняли эти буквы), а к этим буквам приделаны новые буквы "здесь начинается", и получается фраза "здесь начинается Россия".

И ты думаешь: вроде, все хорошо и замечательно. Вика, что тебя мучит? Все прекрасно! А мучит меня вот что.

На следующий день я поехала в очень хорошо мне знакомую деревню под названием Бельское устье и город Порхов Псковской области. В свое время я начинала там программу по выводу детей из психоневрологического интерната, чтобы их не переселяли в психоневрологические интернаты для взрослых из детской школы. Чтобы дети, которые все-таки сохранны и которых можно социализировать, жили сами – отдельно. И мы начали там первую социальную гостиницу и вывели первых детей.

Я поехала туда и встретила девочку, которая была среди первых, выведенных нами. Я зовут Катя, Катя Алексеева. И Катька мне рассказала, как она живет. У нее двое детей – Данька и Света. Даньке двенадцать лет – замечательный, чудный мальчик, который очень хорошо учится в школе, занимается танцами, рисует, что-то еще делает. Вообще, классный мальчишка.

И я смотрю на Катю и понимаю, что вот этого могло не быть. Не то чтобы быть другого качества, а вообще могло не быть. А Катька могла гнить в интернате для взрослых.

Дальше Катька мне рассказывает, как она живет, где работает, про постоянную нехватку денег, про то, как донимает бывший муж пьяница.

И когда я сравниваю надпись "Россия начинается здесь" и жизнь незаметной Катьки Алексеевой с двумя детьми, то для меня перевешивает Катька. Я смотрю на нее и понимаю, что вот это чудо, это подвиг, ради которого мы все когда-то что-то сделали. И это невероятно. А для большинства перевешивает надпись "Россия начинается здесь". Она действительно начинается здесь, а что толку-то с того?

НВ: Ваша роль в новой картине Андрея Звягинцева, над которой только-только начинается работа, о такой же безысходности? Кажется, у Андрея все кино об этом.

ВИ: Мы познакомились с Андреем этим летом, когда мы делали Дни Андрея Тарковского на острове Готланд, где он снимал "Жертвоприношение". И Андрей [Звягинцев], и Миша Кричман, его оператор, приезжали туда на эти дни, мы вместе сажали магнолию в память о Тарковском. И я просто сказала в шутливом разговоре: "Петрович, так хочу в кино сниматься, прямо всю жизнь мечтала, сними меня, ну, хоть что-то, ну, хоть подай-принеси".

И я забыла об этом думать, конечно, но проходит какое-то время, и мы встречаемся опять – достаточно случайно – на выставке в Электротеатре, посвященной Тарковскому, "Сталкеру" – там были мои работы из Чернобыля, так художник увидел, который делал эту выставку.

И вдруг Андрей мне говорит: "У меня к вам одно предложение, от которого вы, Вика, не сможете отказаться". – "Ну, давай, давай, какое предложение?" – "А не хотите ли вы сыграть в кино?" – "Ну, хочу" – "Ну, вот давайте" – Ну, вот даю".

Позавчера я была в салоне, где мне подбирали цвет волос – не это ушел целый день. Потом пришел Звягинцев, мы с ним разговаривали, потом стали думать, во что я должна быть одета на двухминутный эпизод, из которого, может быть, еще что-то вырежут.

Для меня это, я не хочу сказать слово "забава", потому что это большое серьезное кино, а других у Звягинцева не бывает. Оно может нравиться, может не нравиться, но это большое серьезное кино. Ну, эпизод просто в жизни, ну, предложат поехать куда-нибудь копыта лошадям чистить – поеду почищу. Будет такой эпизод.

Это просто часть жизни – пытаешься жить интересной жизнью, пытаешься не предаваться унынию и лени.