Юрий Самодуров – бывший исполнительный директор Фонда А. Д. Сахарова и одноименного музея в Москве, куратор скандально известной выставки "Осторожно, религия", в 2004 году закончившейся судебным преследованием организаторов и самого Самодурова за "разжигание религиозной вражды". Выставка стала первым сигналом властям начать борьбу на "чистоту нравов" в художественной среде. В этом году выступил в защиту художника Петра Павленского, организовав сбор подписей в поддержку акциониста, устроившего поджог двери здания ФСБ на Лубянке.

Акционизм вне политики

Настоящее время: Этим летом москвичи откровенно скучали в своем городском пространстве. Пожалуй, единственными арт-объектами, которые мы наблюдали, стали бесчисленные "собянинские" рвы, надылбы. Но еще четыре года назад все заговорили а public-art акции "Кочевой музей современного искусства". Почему акция так и не стала сигналом властям, что современное искусство способно стать явлением общественной жизни и формировать визуальный ландшафт?

Юрий Самодуров: Была такая public-art акция – большая выставка в парке арт-объектов. Я смотрел открытие. Потом через несколько дней там был круглый стол, в котором участвовало много художников. Так что, все-таки помимо того, что мы видим в центре [Москвы] – эти бесчисленные арки, какие-то цыплята, девушки страшные из искусственных цветов, художники продолжают как-то жить.

Но максимально аполитично, или почти аполитично, с минимальным каким-то политическим задором. Аполитичность – как некоторое условие того, что тебе дадут что-то сделать.

С другой стороны, все мои попытки предложить в этой области проекты с политическими ассоциациями, звучанием, коннотациями после "Кочевого музея" не получили развития.

До вашего приезда сидел, рылся в своем компьютере и встретил проект "Молох". Я его дважды предлагал и посылал филиалу музея Ясной поляны в селе Крапивна. Лев Толстой, когда было освобождение крестьян, туда ходил на службы и пару лет был мировым посредником.

Вокруг места неимоверной красоты, и эта красота, хочешь – не хочешь, как была – так и есть: все эти перелески, холмы, березы. Когда приезжаешь – видишь, что все, что там было сделано – хотя это по статусу село, и там вообще не очень много людей, да и городок был меньше четырех с половиной человек, а сейчас и того меньше – все это почти разрушено. Там было здание дворянского собрания, купеческие особняки – все это либо не используется, а если используется, то в качестве домов для обывателей.

Все, что было сделано, было сделано до советской власти. А дальше советская власть все, что ей нужно, все, что она могла, как-то приспособила и использует. А все, что не нужно, – в забросе.

И я предлагал на балконе этого музея сделать фигуры – либо из пенопласта, либо из бумаги – вот таких хозяев нынешней жизни, которые выкачивают все богатства: золото, нефть. Какие-то трубы туда идут. А в окнах – тени людей, которые, собственно говоря, создали Крапивну. И таких городков – тысячи в стране. Директор музея сказала, что, конечно, ей это не разрешат, это сделать невозможно.

Так мне было жалко этот проект, что я его еще раз переписал и послал в администрацию Ясной поляны на конкурс, переназвав его в "Молох" – такой вот молох, который выкачал, все, что можно из нас, из земли. Но ответа, конечно, не было. Это была попытка 2015 года.

Искусство периферии

НВ: Не можем мы уйти от опыта "Кочевого музея". Интересен он в контексте освоения столичной периферии. Уличное искусство как бы уходит в спальные районы. Это любопытно и в связи с недавней полемикой в интернете между условными обитателями домов на Патриарших прудах и жителями опять же условного Бирюлево. Почему все-таки искусство не приживается в центре и не очень охотно ожидаемо в спальных районах?

Ю.С.: Когда вы входили в наш подъезд, то видели всякие ящички – вполне культурное место, куда я пытался ставить книги. За мной стали ставить и жители подъезда. Так вот, председатель нашего кооператива не разрешила. Как только ее не просили, она говорила про пожарную безопасность, еще чего-то.

Это связано с раздражением пор поводу любой самодеятельности. Это первое. А второе – когда что-то сделано довольно хрупко и красиво, взять и испортить. Тоже непонятно – откуда. Это то, что не входит в утвержденный сверху порядок.

То есть нельзя в парке сделать нормальный public-art без цензуры. А public-art – он во всем, всегда можно собрать композицию, чтобы там было смешно, остро, интересно. Всегда можно собрать, если ты себя чувствуешь свободным человеком. И вот я, как куратор, чувствующий себя свободным человеком, посылаю их (цензоров) далеко. Потом ко мне приходят и говорят: "Нельзя". Получается скандал. Я расстраиваюсь и в результате не делаю public-art, а сижу на этой кухне.

И вот этой "серости" противостоит Собянин [Сергей Собянин – мэр Москвы] – как умеет. Вот он украсил Москву и считает, что это очень здорово: девушки, арки, сопли витые, вазоны с искусственными цветами. В принципе, востребуется настроение "жизнь удалась". Ведь кто-то же это делает, кто-то проектирует, кто-то деньги получает. Он же не сам на коленке все делает, есть художники.

Почему бы талантливых людей – ту же Марину Звягинцеву [Марина Звягинцева – живописец, одна из лидеров паблик-арта в России] не позвать, чтобы она сделала аполитично, но нормально, красиво и интересно.

Переходящая статуэтка

НВ: Я не хотел говорить с вами о политике, но вы знаете про акцию Петра Павленского в Праге, когда он передал статуэтку премии Вацлава Гавела бизнесмену Евгению Чичваркину.

Ю.С.: Дело в том, что его [Павленского] главная акция с поджогом двери ФСБ меня настолько задела и вдохновила – а он же тогда сидел, его послали на экспертизу в институт Сербского [Государственный научный центр социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского] , что я написал письмо, которое подписали в его защиту.

После попытки Ани Толстовой [Анна Толстова – искусствовед, критик] номинировать его на "Инновацию" [Всероссийский конкурс в области современного визуального искусства], когда Миндлин [Михаил Миндлин – гендиректор государственного центра современного искусства] снял это номинирование даже с рассмотрения.

Поскольку я работал в ГЦСИ, а до этого работал директором музея [им. А.Д. Сахарова – НВ], то я полагаю, что Миндлин сделал правильно. Раздвоенность сознания – это плохо. Одна рука должна понимать, что делает другая рука. Если ты хочешь поддержать эту акцию и ты директор государственной институции, ты мог бы сказать, что я, как директор государственной институции, и наши сотрудники считаем, что это прежде всего художественная акция, а не хулиганство и не акт вандализма. И потому мы категорически против того, чтобы Павленского судили уголовным судом и посылали на экспертизу в Сербского.

Но вручать премию от имени государства за акцию, проведенную технически с намеренным нарушением закона, ГЦСИ не имеет права. Собственно, второе Миндлин сказал, а первое – не сказал. И поскольку Павленского оттуда [с номинации на "Инновацию"] сняли, то ситуация оказалась недоговоренной. И я написал текст "Павленскому от имени художников".

То есть от имени художников наградить Павленского за эту акцию, сказав, что наша единственная цель – сообщить всем заинтересованным лицам, что это действительно художественная акция, она вполне вписывается в технику современного искусства. А незначительный ущерб, нанесенный тем, что двери обгорели, он должен возместить по гражданскому иску от ФСБ. Но это не уголовное преступление.

Сто тридцать человек подписали, среди них известные люди – люди первого ряда. Конечно, не подписали, если бы в самом начале не подключился Никита Алексеев [Никита Алексеев – российский художник, участник группы "Коллективные действия", основатель движения АПТАРТ]. Он поддержал, мы с ним вдвоем собирали подписи, и все подписи поступали мне.

И мы вручили письмо адвокату Ольге Динзе, она передала его Павленскому. А потом во время судебного заседания его передали судье, что сыграло свою роль. То есть я и очень многие художники поддержали Павленского в том, что он делал как художник. А когда он сказал, что хочет поддержать "Приморских партизан", причем, об адвокатах он не говорил, и его жена на церемонии премии не говорила…

НВ: Это правда, это прозвучало позже…

Ю.С.: Позже все было придумано, я бы сказал. Я написал текст о том, что премия Гавела [премия Вацлава Гавела за "креативный протест", creative dissent – НВ] – это не выигрыш в карты. Если бы Павленский сразу настаивал на том, что для "партизан" необходимы хорошие адвокаты, а не те, которые есть, и их нужно оплатить, то никто бы словом не возразил.

Но он говорил о другом. Его занесло в сторону борьбы с кровавым режимом.

НВ: А как можно расценивать жест Чичваркина?

Ю.С.: Если коротко, то мне кажется, что Чичваркин не очень понимает, в чем участвует. Почему я так говорю? Потому что деньги перед этим были собраны. В фейсбуке у меня есть такой Акименков – это человек, которого судили как члена НБП (незарегистрированной партии Эдуарда Лимонова), он вышел, он активный человек, по-моему, совершенно вменяемый, нормальный. Я с ним долго спорил в фейсбуке, на что можно тратить премию Гавела, на что – нельзя.

И он сообщил, мол, ура, такая-то сумма – миллион пятьдесят восемь тысяч, эквивалент премии Гавела, Павленским собрана. Но если собрана, нельзя собирать деньги на то же самое второй раз.