Теперь, когда первые (и вторые) слова по поводу брекзита уже сказаны, когда быстрые эмоции превратились в устойчивый эмоциональный фон глубочайшего кризиса, который переживают британское государство и общество, пришло время подвести некоторые предварительные итоги этой катастрофы, столь нелепой и столь сокрушительной, что до сих пор невозможно поверить в нее.

Этот текст пишется для рубрики “История времен Путина”, соответственно, речь в нем пойдет не столько о, собственно, причинах и смысле нынешних событий в Соединенном Королевстве, сколько об общеевропейском их значении, в том числе и о том, насколько все это имеет отношение к России. На самом деле, имеет. И очень серьезное.

Говоря о брекзите, невозможно хотя бы вскользь не упомянуть о чисто британских чертах произошедшего. Тот факт, что в течение 24 часов большая страна оказалась на грани распада, без правительства, без нормально функционирующих главных политических партий, без сколько-нибудь понятного будущего в отношениях к Европейскому Союзу (и ко всему миру), сами обстоятельства мгновенных финансовых потерь, превращения Британии в своего рода европейского изгоя – столь стремительный обвал всей системы, которая еще несколько дней назад казалась устойчивой и даже незыблемой, стал возможным исключительно из-за особого устройства британского государства и общества.

Удар оказался столь сильным, что мгновенно обнажились почти все слабые точки системы, о большинстве из которых мало кто знал. В каком-то смысле, очень отдаленном, можно вспомнить февральскую революцию в России, когда, казалось бы, ничтожные события всего за три дня привели к краху. “Русь слиняла за три дня”, как писал Василий Розанов.

Еще раз: британские особенности сказались на скорости катастрофы, но не на его содержании и направлении всего процесса. Последнее касается современного западного мира вообще, в том числе и России, как бы она ни отделяла себя от остальных. Что касается этих чисто британских черт, то они таковы.

Первое. Глубокая деградация правящего в стране политического класса, которая стала следствием весьма архаичной, унаследованной из XIX (а то и из XVIII) века сословной структуры общества. Премьер Дэвид Кэмерон, его оппоненты внутри консервативной партии Майкл Гоув и Борис Джонсон – типичные представители британской элиты, члены которой, по большей части, меняют друг друга у власти.

Это выходцы из очень богатых и, самое главное, очень укорененных в сословной системе семей, закончившие частные школы и Оксбридж, позже подвизавшиеся либо в консервативной прессе, либо в финансовых структурах, куда их взяли не за особые заслуги, а следуя печально известному принципу one of us. Эти люди не имеют ни малейшего представления ни о жизни подавляющей части населения страны, ни, что еще важнее, об устройстве собственного государства и общества. Их мир ограничен рамками нескольких институций, верхушкой медиа- и финансовой среды, а также парой дюжин богатых и знатных семей страны. Их представления о том, что происходит за пределами Великобритании, еще более отрывочны и скудны. Наконец, долгое существование в рамках двухпартийной системы сильно ослабило представление об ответственности за свои политические поступки – этой социальной группе всегда казалось, что британская политическая система столь стара и столь надежна, что может выдержать любые проделки бывших оксфордских шалунов.

Столь потрясшая окружающий мир безответственность абсолютно всех участников этой драмы, от Кэмерона, который три года назад, чтобы выиграть парламентские выборы, решил поиграть с публикой в референдум, до уже окончательного (и опасного) авантюриста Бориса Джонсона, готового развалить собственную страну только потому, что ему вздумалось посидеть в премьерском кресле [30 июня стало известно, что Борис Джонсон отказался от этой идеи – предположительно, из-за предательства Майкла Гоува – НВ], коренится именно здесь. В отличие от немецких, французских и даже итальянских политиков, британский правящий класс попросту не знаком с представлениями об ответственности – и сейчас выставил себя в истинном свете.

Жалкие политические трюки, с помощью которых Кэмерон, Джонсон, Гоув и другие пытались добиться своих частных целей, напоминают героя знаменитого романного цикла Пелама Гренвилла Вудхауза, милого, идиотичного, никчемного аристократа Берти Вустера, раз за разом изобретающего все более глупые абсурдные комбинации. Мир Берти ограничен кругом сокорытников по университету, таких же бездельников, как и он, родственниками, несколькими другими аристократическими семьями и членами его лондонского клуба. От житейских катастроф Вустера спасает незаменимый слуга Дживс, взявший на себя всю ответственность за жизнь и поведения шалопая. Иногда Вустеру надоедает эта опека, и он поднимает бунт против Дживса; бунт всегда кончается одним и тем же – возвращением к status quo. В подобной системе заинтересован не только Вустер, но и сам Дживс – ведь это он принимает решения, ведь это Вустер под его властью, а не наоборот. В июне 2016-го условный Берти Вустер поднял бунт против условного Дживса – и внезапно победил. А сейчас он сидит, обхватив голову, в полном отчаянии среди развалин некогда уютного мира. И тот мир уже не вернуть.

Второе. Правление Маргарет Тэтчер и последовавших за нею кабинетов, вне зависимости от их партийной принадлежности, глубочайшим образом изменило Британию. Из индустриальной страны с мощным рабочим классом и разветвленной системой социального обеспечения Соединенное Королевство превратилось в испытательный полигон для самых крайних неолиберальных идей. Почти 80 процентов экономики страны составляет так называемая “сервисная экономика”, а основой ее стал лондонский Сити – мощнейший международный финансовый центр. Тэтчер открыла возможности – и в Сити потекли деньги со всего мира, ведь о происхождении этих денег здесь никто не спрашивает. Финансовый бум привел к “пузырю недвижимости”, но в остальных областях человеческой деятельности дела в Британии обстояли не столь успешно, если не сказать скверно.

Переориентация экономическая привела к слому социальной структуры и, что не менее важно, к деградации системы общественных ценностей. Возникла глубочайшая пропасть между богатыми и бедными, подобная той, что была в первой половине позапрошлого века. В результате в британском обществе, традиционно устойчивом и тонко и сложно устроенном, началось отмирание горизонтальных социальных связей, многие группы населения – и даже социальные классы – как бы “окуклились”, потеряв контакт с другими, а значит, и представления о реальности.

Тэтчер хотела превратить Британию в еще одну Америку, но под Америкой она имела в виду прежде всего совершенно безграничный культ денег и социальный эгоизм, не понимая, что этими чертами Америка далеко не исчерпывается. Перенос и внедрение этих наивных представлений в британскую жизнь оставил серьезный отпечаток на местном обществе.

Третье. Если британские правые представлены во власти зловеще-анекдотичными Дживсами, то левые – лейбористы – оказались столь же беспомощными по совсем иным причинам. Сегодня не понятно, кого именно политически представляет лейбористская партия. Возникнув как партия рабочего класса и трудящихся вообще, она почти лишилась привычного электората в восьмидесятые, когда Тэтчер покончила с традиционной промышленностью (особенно на севере страны), а вместе с ней – и с немалой частью рабочего класса.

В девяностые годы Тони Блэр с соратниками нашел выход, придумав “новый лейборизм”, сочетавший улучшенный тэтчеризм в экономике с леволиберальной риторикой в политике. За лейбористов стали голосовать иные люди, нежели раньше, но новый электорат оказался неустойчивым, ибо в партии Блэра видели не альтернативу простодушному неолиберализму консерваторов, а удобную временную замену. Старый же избиратель от лейбористов постепенно отворачивался, так что – за некоторым и важным исключением – партия превратилась в клуб прекраснодушных левых интеллигентов, почитывающих клубную газету “Гардиан”.

Найджел Фарадж после победы сторонников выхода из ЕС

Традиционный избиратель лейбористов ушел как бы в тень, его почти перестали замечать, и он отчасти и помалкивал – до выхода на политическую арену правых националистов-популистов во главе с Найджелом Фараджем. Эти голоса сначала обеспечивали успехи фараджевской партии UKIP, а на референдуме определили исход голосования. Лейбористы забыли о бывшем рабочем классе, и он отомстил, опровергнув вздорные интеллигентские иллюзии о пролетариате как о свободолюбивом интернационалисте. Семьдесят лет назад Джордж Оруэлл писал о том, что в Британии антисемитизм силен, прежде всего, среди рабочих. Оруэлл, как всегда, прав, увы.

Четвертое – и последнее. Великобритания – очень странно устроенное государство. Здесь нет писанной конституции. Здесь во многих областях жизни по-прежнему существует прецедентное право. В отличие от Германии или Франции, юридическая логика здесь не очевидна – точно так же, как и логика функционирования государственных институций, многие из которых весьма архаичны, если не сказать странны. Очевидные нелепости могут выглядеть милыми для окружающих, мол, еще одна британская традиция, вроде файв-о-клока, вполне в духе того же сериала про Дживса и Вустера или про даунтоновское аббатство. Более того, сложность и запутанность юридического и государственного обихода часто была спасительной для страны, не позволяя радикальным (или просто опрометчивым) политикам нанести серьезный урон – они просто запутывались в этой системе, как мухи в паутине. Но стоило прибегнуть к политическому инструменту из другого набора, к прямому голосованию на референдуме, как паутина поползла по всем направлениям, обнаружив гигантские дыры. В эти дыры хлынул хаос, ксенофобия, расизм и прочие неприятные вещи.

Это все, казалось бы, чисто британские черты – и я еще не упомянул типичный британский изоляционизм, недоверие к устройству жизни в континентальной части Европы, высокомерие и проч. Однако подобные, казалось бы, чисто локальные черты, так или иначе представлены в политической, социальной и даже культурной жизни прочих европейских стран и России. И если можно вынести из нынешней британской катастрофы так называемые “уроки” для окружающих стран, то прописи к этим урокам следует искать здесь же.

И в Европе, и в России правящий класс находится в пугающей изоляции от жизни страны. Причины тому разные, однако в России ситуация усугубляется тем, что правящий класс намеренно находится в изоляции, сознательно противопоставляет себя остальному обществу и абсолютно не желает ничего о нем знать. Британские Дживсы испытывали и испытывают иллюзии по поводу собственной страны из-за особенностей их социального происхождения и традиционной сословной системы. В России общество просто не принимается в расчет теми, кто находится у политической и экономической власти. Иллюзия того, что населением страны можно бесконечно и безо всяких последствий манипулировать, чрезвычайно опасна.

Несмотря на все расхождения и даже нынешнюю взаимную враждебность, Европу и Россию объединяет неолиберальный подход к экономике. Интонации разные: к примеру, в России под “рынком” имеется в виду “рынок для своих”, лояльных, “приближенных к власти”. При всех национальных оттенках неолиберальной риторики, европейский и российский правящий класс объединяет отсутствие даже приблизительного представления о том, что у идеи “невидимой руки рынка” может быть серьезный конкурент и оппонент (не считая, конечно, мобилизационной экономики, которую любят пропагандировать некоторые в России).

Подобный подход приводит к стремительной маргинализации части местного населения, в услугах которого подобная экономика больше не нуждается. Зато она нуждается в дешевой приезжей рабочей силе – так социальная пропасть дополняется ксенофобией того самого местного бывшего рабочего класса. Сегодня не лавочники, а трудящиеся и безработные составляют ядро националистических популистских движений. С этой частью населения никто серьезно не работает в смысле интеграции в современные политические и социальные структуры, ее просто кормят таблоидами и самым дешевым телевидением, придерживая до случая, чтобы элита могла использовать новых – массовых – маргиналов в своих узких политических целях.

В Британии их использовали для того, чтобы совершить смену власти в консервативной партии. В России замах шире – для подавления протестного движения и придания устойчивости позднепутинскому режиму. Однако – и здесь мы возвращаемся к проблеме удивительной безответственности нынешнего правящего класса – инструмент этот используют, не понимая, из чего он состоит, какова его пригодность для подобных целей и, самое главное, что будет потом. Представление о том, что десятки миллионов людей можно выпустить промаршировать одной колонной в заданном направлении и под нужными лозунгами, а потом преспокойно вернуть их всех назад – самая глубокая и опасная иллюзия. Всплеск “народной ксенофобии” в Британии после референдума намекает на то, что может, в гораздо больших масштабах, произойти в других странах. Путинский популизм мобилизовал массы для придания устойчивости пошатнувшейся в 2011 году системы, а сейчас тихой сапой объявлена демобилизация. Проблема в том, что мобилизованные этого не понимают – и продолжают действовать соответствующим образом.

Наконец, самое удивительное. Брекзит открыл для многих британцев собственную страну в ее истинном виде. Благонамеренные либералы, видевшие в Соединенном Королевстве многонациональную страну, почти избавившуюся от национализма, гендерного неравенства, маяк мультикультурализма во все более дичающей Европе, проснулись в совершенно иной реальности. С другой стороны, те, кто голосовал за выход из Евросоюза то ли из желания выказать свой протест, то ли по причине бытовой нелюбви к соседу-мусульманину, сегодня жалуются, что их обманули, что они не знали, за что отдают свой голос, и вообще мечтают обратить время вспять и проголосовать за Remain.

Этих людей не жалко – прежде всего потому, что их никто не обманывал, они сами хотели быть обманутыми. Все факты были в их распоряжении – другое дело, что они не хотели этих фактов, они не хотели реальности, предпочитая ей медийный или пропагандистский образ.

Вышеописанное имеет полное и прямое отношение к российскому обществу, меньшинство которого видит корень бед в медийном оболванивании населения, а большинство – зачарованно смотрит в телевизор, не желая, даже боясь отвлечься от шинельных вралей ради очевидных фактов. Рано или поздно телевизор сломается и всем этим людям придется занять себя чем-то другим. То, что они увидят за пределами потухшего экрана, вряд ли их обрадует.